Константин Ушинский. Лекции в Ярославском лицее

Лекция первая^[1]

Мм. Гг.

Вам известно, что наш лицей в новом своем преобразовании имеет целью приготовить камералистов2 на службу нашего отечества. Этим действием правительство наше выражает сознание современ­ной необходимости камерального образования для России и предла­гает нам средства быть полезными отечеству на этом поприще. По выбору предметов, которые составили мою кафедру, на мне ле­жит обязанность не только познакомить вас частно с каждым из этих предметов, но и показать вам общее значение камералистики. А потому первое наше знакомство я начну тем, что постараюсь вам уяснить, насколько это возможно для первого раза, взаимное наше назначение.

Конечно более всего желал бы я, чтобы мы поняли друг друга, чтобы ваше внимание еще более согрело мою ревность и чтобы то и другое было плодом не суровой обязанности, а обоюдного нашего стремления к истине и желания быть полезным нашему отечеству.

Вы теперь покинули уже школьную дорогу и входите в свобод­ную безграничную область науки, где первым руководителем вашим должен быть ваш свободный разум, а главным двигателем — стрем­ление к истинному просвещению. Мое же дело не указывать вам давно истертую дорогу, но идти вместе с вами по той, которая мне только известнее, чем вам; и тем более что эта дорога не только не вполне освещена, но едва проложена; да и самая цель нашего изучения является еще, и то только недавно, спорным пунктом. Еще не решен вполне вопрос, какой именно объем камеральных наук, какая наука должна быть для них основною, и не определена с точностью и сфера действий камералиста.Самое слово — камералис­тика — на Западе имеет случайное значение, а у нас не имеет даже и того между тем как всеобщая потребность в так называемых камеральных сведениях, под которыми разумеют разные, но близкие понятия, делает необходимым множество учреждении, подобных нашему лицею. Кажущееся противоречие в этой мысли я постараюсь объяснить вам после, чтобы теперь оно не завело нас далеко в ис­следование чужих мнений.

Прежде всего я постараюсь указать вам то место, которое за [33] нимают камеральные науки в общей области человеческого ведения, а потом — какое место в камеральных науках занимают предметы моей кафедры, и это мы назовем введением в общий курс моих лекций.

Камеральные науки находятся в сфере тех наук, предмет которых создан духовною природою человека, и именно тех, которые рассмат­ривают человека в обществе других людей. Я не исключаю этим материальной природы из состава этих предметов — она входит в них, но входит столько, сколько человек усваивает ее себе, и притом человек как член общества. Она входит в состав предмета этих наук потому только, что человек кладет на ней печать своей духовной природы, и притом той стороны души своей, которая выражается в общественной жизни. Следовательно, предметом этой области человеческого знания, к которой принадлежат и камераль­ные науки, является человеческое общество в его отношениях к людям и к материальной природе. Высшим человеческим обществом является государство — в него втекают, им живут и в нем дви­жутся все другие человеческие общества — и следовательно, эту область наук в обширном смысле можно назвать государственными науками — Staats-wissenschaften в обширном смысле.

Человек является в государстве двояким: или лицом отдельным, самостоятельным, преследующим свои частные, эгоистические инте­ресы, которые связаны нераздельно с его исключительной личностью и сами исключают всякие интересы других лиц; или членом одного живого организма — государства, выполняющим общую цель его, с пожертвованием даже своими частными интересами. В первой сфере двигателем является эгоизм, во второй — патриотизм. Первая сфера есть частная, эгоистическая, гражданская; вторая — публич­ная, общественная, государственная. Первая подчиняется последней, но последняя самым своим существованием необходимо предполагает существование первой и без нее быть не может; но гражданская сфера только в государственной находит свое полное осуществление. Но, сливаясь в жизни, эти две сферы должны быть строго раз­личаемы в науке. Для вывода понятия камералистики необходимо очертить характер этих двух сфер, потому что из общественных наук вытекают камеральные, и все, что я скажу об обществен­ной науке, относится к камеральной как к ее части. Гражданскую же сферу я должен отличить потому, чтобы резче определить общественную и еще камеральную, в которой предметами действия являются также имущества и которая, следовательно, может быть иногда смешана с гражданскою. В гражданской сфере человек является вполне лицом — persona, лицом отдельным, исключающим всякое другое, так что это исключение является ближайшим опреде­лением личности. Здесь он преследует свои частные, исключитель­ные, гражданские интересы, которые он стремится выполнить только [34] для себя. Здесь он высказывает только свою волю, достигает только своих выгод, «я» и «мое» — первые слова в этой сфере.

По самой природе своей человек, как существо со свободною волею, имеет право на такую самостоятельную жизнь, на такое исключительное преследование своих интересов и носит в себе тре­бование и средства самоудовлетворения, как мы назовем чувство, руководящее человеком в этой частной сфере его действий. И никто не может отказать человеку в этом праве самоудовлетворения — в нераздельности, исключительности, свободе его личности,— никто, ибо отрицающий это право сам бы уничтожил всякую силу своего отрицания. Эта свободная воля есть основа всей человеческой деятельности; только признавая ее, можно требовать отчета от чело­века в его деяниях. Этою свободою отличается деятельность чело­века от деятельности внешней природы — на ней основывается все достоинство человека; только с нею он может быть обвиняем в своей деятельности. Словом, на ней только основываются и могут основываться все действия человеческие, иначе они будут действиями внешней природы, действиями животного, как бы умны, как бы рассчитаны они ни были. Ибо часто бывают умны и действия животных. И что может быть умнее, что мо­жет быть рассчитаннее действий внешней природы?.. Следовательно, это эгоистическое чувство самоудовлетворения не есть само по себе ни злое, ни доброе, хотя может быть источником того и другого, но только необходимая основа всякого «я», без которого оно не будет человеческим.

Обладатель свободной воли есть лицо — persona — и имеет пра­во на признание своей личности, своей свободной воли от всякого другого лица. Прежде существовали отдельно понятие человека и понятие лица; всякое живое лицо было человеком, но не всякий человек был лицом. Христианская религия навек слила эти понятия, но прежде, в древнем мире, именно в Риме, развилось вполне поня­тие лица; но только римский гражданин был лицом. Памятником этого ложного разделения человека и лица осталось у нас слово «гражданин» — civis, имеющее теперь и другие значения; в выра­жении «гражданское право» оно именно удержало свою тожествен­ность с понятием лица, и гражданское право значит то же, что лич­ное, частное право,— гражданская, личная, частная сфера.

Как я уже сказал, в этой гражданской сфере человек пресле­дует свои частные, эгоистические интересы. В этом преследовании не нужно ни понуждать, ни поощрять человека. Чувство самосохра­нения и сохранения свободы воли своей, желание удовлетворить своим бесконечным потребностям и расширить свое владычество над всем внешним миром рождаются вместе с человеческим «я» и достаточно ручаются за то, что он не останется спокойным в этой сфере. Человек, желающий чего-нибудь, лучше всех знает, чего же­лает, и потому сам же должен знать и средства достигнуть желае­мого. Он ищет только для себя, один пользуется плодами своего [35] искания, а потому может и должен быть предоставлен самому себе. Но всякое лицо равно другому лицу, как всякая свободная воля равна другой свободной воле. Свободная воля может только быть или не быть, а не может быть более или менее. Одно лицо может обладать большими средствами для достижения своей цели, но всякое обладает одинаковым правом на достижение их, ибо всякое имеет в одинаковой степени свободную волю, которая не имеет степеней. Оттого-то в гражданской сфере все лица равны — в этом смысле и наше законодательство объявляет всех равными перед законом. Таким образом, одно лицо, преследуя свои интересы, встречается в них с другим лицом. Или они ищут одного и того же, или разного, но так, что если один получит свое, то другой своего не может получить. Итак, здесь должны решить степень и количество их средств удовлетворить своим желаниям — и кто сильнее, тот и получит желаемое. Но самый сильный, говорит Руссо, не довольно силен, чтобы быть всегда господином. Таким образом, возникла бы борьба между лицами, которую решали бы средства, которыми они обладают. Но при бесконечности человеческих потребностей и жела­ний, при бесчисленном разнообразии средств каждого лица, при шат­кости и изменчивости этих средств и сил в этой борьбе все бы зависело от случая, не было бы никакого порядка и не было бы ей никогда конца. Человек погрузился бы в беспорядочный, бесконечный и бесплодный хаос, в котором погибло бы все челове­ческое. Но не таково назначение человека — одно сильное влече­ние не разрушит в нем гармонии целого. Одна бесконечная сторона его бесконечного духа не погубит других. В человеке есть другое чувство, которое управит этим чувством самоудовлетворения — не ограничит его, но подчинит, как и само себя, законам разума, или, глубже сказать, введет законы разума в это чувство само­удовлетворения — в исключительное, человеческое «я», ибо только собственный же разум человека может войти в его исключитель­ное, собственное «я», в его личность, не разрушив ее. Только разум может повелевать лицом и не уничтожить его свободной воли; ибо разум так же принадлежит лицу, как и свободная воля. Это успокаивающее, устрояющее, спасительное чувство есть чувство справедливости — совесть в своем развитии: voluntas suum quique tribuendi — хотение каждому воздавать должное ему. Оно так же врождено человеку, как и чувство самоудовлетворения, и живет в последнем так, что человек, удовлетворяя чувству справедливости, удовлетворяет самому себе, своему «я».

Конечно, у многих нравственно неразвитых людей оно едва заметно, но тем не менее всегда и везде, у всех существует: у самых диких народов, у самых развращенных злодеев. Это ручается за его первобытность, природность, за то, что оно рождается и живет вместе с человеческим сердцем. Конечно, в неразвитом, первобыт­ном человеке, в сердце, каковым оно выходит из рук материальной природы, это чувство, как подтверждают наблюдения, почти ничто [36] в сравнении с чувством удовлетворения своих, по большей части телесных, потребностей, и по-видимому, оно должно бы скоро исчез­нуть в борьбе с этим диким, порывистым стремлением первобытного человека удовлетворить всем своим минутным желаниям и прихотям. Но это чувство имеет за себя огромное преимущество, непреобори­мую силу — разум. На этом-то прочном основании хотя медленно, но неудержимо развивается это, вначале едва приметное, чувство. Сообразность законов разума с этим чувством не только спасает его от уничтожения, но возводит на ту высокую степень, на которой мы видим его у развитых народов. Чувство самоудовлетворения резко, порывисто, часто овладевает всем существом человека; но зато неопределенно, темно, неограниченно, а потому пусто, и человек как существо разумное, требующее определенного, разумного, не может остановиться на таком чувстве. Напротив, чувство справед­ливости как только появляется, то и находит опору в твердой мысли человека, находит в разуме его такие законы, выполнение которых вполне может удовлетворить ему — этому чувству справедливости. И, кроме того, в самом внешнем мире, в окружающей его природе и порядке вещей чувство справедливости находит также себе твердую опору, ибо человек скоро замечает, что, руководствуясь этим чувством, он скорее, вернее, основательнее, спокойнее удовлетворяет своим потребностям. Верность этой мысли вы оцените при изучении политической экономии. Такое соответствие чувства справедливости с законами разума и с законами внешней природы легко объяснить: законы разума и законы внеш­ней природы даны одним и тем же разумом и истекают из одного и того же источника, из высочайше справедливого существа — высо­чайшей справедливости.

Таким образом чувство справедливости, соответствующее зако­нам разума, одерживает верх над чувством самоудовлетворения, регулирует его, ставит его в свои пределы — в пределы справед­ливости, вводит его в разумную сферу, подчиняет требованиям разума. Эти законы разума, удовлетворяющие чувству справедли­вости, выражаясь во внешних формах — в законах естественных и положительных, и составляют то, что называют правом. Или пра­во в строгом смысле этого слова, как право гражданское, есть такой единый закон разума, развитый в своей части, действуя по которому свободная воля лица, направленная на преследование личных его интересов, может удовлетворять им, удовлетворяя вместе и личному чувству справедливости. Под именем личных интересов не надобно разуметь интересов эгоистических в грубом смысле этого слова. Жертвуя какому-нибудь бедняку свое имение, я удовлетворяю этим также своей личной эгоистической потребнос­ти благотворения. Мысли и правила мои, которыми я руководствуюсь при этом даре, могут быть далеко не эгоистические, но даже мысли и правила высокого самопожертвования; но удовлетворение этим собственным моим мыслям и правилам будет чисто делом моего [37] частного, личного и, пожалуй даже, эгоистического интереса; а потому и дар есть акт гражданской сферы. В праве гражданс­ком, в праве собственном, в строгом смысле этого слова, не обращают, следовательно, внимания на внутреннее побуждение, на то, почему человек хочет того или другого, предполагая всегда, что во всяком действии человека в этой сфере права воля его направлена на удовлетворение его же исключительных потребностей, и это предположение не есть пустой вымысел, потому что во всяком действии свободной воли должно быть эгоистическое стремление, а иначе воля, как свободная желать того или другого, не прояви­лась бы или не была бы свободною волею. Этим показывается только то, что право берет и оценивает одну только внешнюю сторону причины человеческих деяний или что право не идет далее свободной личной воли человека и что, наоборот, человеку доста­точно только одной свободной воли, чтобы действовать в сфере права. И по этому свойству своему гражданское право, т. е. потому что оно не сходит в глубину духа человеческого, оно носит эпитет внешнего. Для того чтобы действие человека явилось признанным в сфере пра­ва, нужна только известность присутствия свободной воли в дейст­вии лица; а как всякое лицо потому только и лицо, что имеет свободную волю, то всякое действие всякого лица в сфере его личных, гражданских интересов есть действие правовое и может иметь все последствия правового действия. А потому и судья в гражданском деле, предполагая всегда за лицом свободную волю, дает его действию всю силу гражданского действия; он не обращает­ся прямо к факту. Такое отдельное рассматривание, такое отвлечение свободной воли человека от всей остальной его духовной и материаль­ной природы дает этому праву, или праву в строгом смысле, название отвлеченного, абстрактного — jus abstractum. Такое невни­мание ко всему остальному человеческому в человеке дает этому пра­ву название строгого права — jus strictum. Так называл его строгий римлянин, исключительно развивавший это любимое его право, так сходное, так слитое с его гордою натурою. Он возвышал поня­тие гражданина до этой неограниченной свободной воли, а мир христианский перенес такое понятие на всякую человеческую лич­ность и тем сделал это необходимое условие человека еще независи­мее, ибо в Риме оно зависело от понятия гражданина, в мире же христианском достаточно быть человеком, чтобы иметь право требовать признания своей личности, своей исключительной воли.

Таким образом, вы видите, что имеет своим непосредственным основанием свободную волю человека, своею непосредственною целью — развитие его личности; а потому-то в Риме, где по преиму­ществу развивалось это право как на своей природной почве, личность гражданина получила такое огромное, гордое развитие.

Из этого быстрого очерка характера гражданской сферы вы можете видеть, что отличительный признак ее есть тот, что, действуя в ней, человек исключительно действует в пользу своей личности и [38] что плод действий в этой сфере есть развитие собственной его личности; что интересы этой сферы — чисто личные и не могут быть другими, оставаясь в ней,— относятся только к развитию той стороны человеческой природы, которая не может быть разде­лена и не терпит никакого чужого вторжения, именно личной сво­бодной воли человека, именно так, что эта воля может быть только свободною, не раздельною или совсем не быть.

Из этого вы можете вывести, и ваш вывод будет совершенно справедлив, что гражданская сфера не только не соединяет лич­ностей человеческих, но именно в ней-то они и разъединяются, получают обособление, делаются особыми, неделимыми, уединенными личностями. Вы выведете, и совершенно справедливо, что граждан­ское право именно направлено на то, чтобы разъединить личности в случайном столкновении их между собою, в их интересах; сделать личности тем, чем они должны быть: единичными, исклю­чительными, свободными; защитить их от всякого чуждого притя­зания; спасти от всякого чуждого вторжения и сделать эту исклю­чительную свободную жизнь их твердою, постоянною. Следовательно, гражданское право направлено на то, чтобы вполне определить, укрепить и постоянно сохранить исключительную личность человечес­кую.

Такова в самом деле жизненная сила гражданского права: ее можно назвать разъединяющею или обособляющею силою; она зависит от того, что гражданское право имеет единственным основа­нием своей жизни свободную волю человека, а свободная воля чело­века, можно сказать, есть постоянное выражение его исключи­тельности, независимости, самостоятельности, отдельности; а потому-то и в других сферах жизни человека, как только появляется надобность признать какую-нибудь мертвую вещь или какое-нибудь мертвое, отвлеченное понятие чем-то отдельным, самостоятельным, не зависящим от воли человека, то это можно сделать, только введя эту мертвую вещь или это мертвое, отвлеченное понятие в обособляющую сферу гражданского права. Но как присутствие свободной воли возможно в самом деле только в живом существе человека, то такое предположение всегда остается только предполо­жением и такие лица носят название вымышленных, юридичес­ких— persona juridica vel moralis vel mortua; так общины, города, государства и пр. Потому-то в гражданских отношениях государство, казна, церковь, частный человек и даже самая ничтожная вещь, которая облечена каким-нибудь гражданским правом, являются рав­ными. Ибо, как мы сказали выше, личность может только быть или не быть, но она не может быть более или менее и равна всякой другой личности. Этот-то смысл выражают слова нашего свода: все равны перед законом. Этою обособляющею, жизненною силою своею, т. е., следовательно, самым существом своим, гражданская сфера резко отличается от сферы публичной, общест­венной, государственной. [39]

Мм. Гг.

Совершенно противоположное основание имеет общественная сфера. Самое название ее показывает, что главное ее свойство есть общить, делать из разных существований одно общее. Так, как мы рассматривали зарождение гражданской сферы и необходи­мость ее, так рассмотрим общественную.

Мы видели, что человек, преследуя свои личные интересы, уеди­няет, обособляет свою личность и что он совершает это посредством гражданского права. Но, живя в таком уединенном преследовании своих личных интересов, мог ли бы человек не только развиться до этой степени, на какой мы его теперь видим, мог ли бы даже достичь своих личных интересов? Мог ли бы выполнить закон создателя — будьте совершенны, яко отец ваш небесный совершен есть? Самое поверхностное рассуждение убедит вас в невозможнос­ти человеческого развития без общества, но мы отыщем глубже причину этой невозможности, которая будет вместе причиною необ­ходимости общества и, следовательно, и основанием, принципом, началом самого общества.

В общественной сфере, как и в гражданской, в основе всякого движения лежит необходимость удовлетворения своим потребностям. Самая существенная, самая человечественная потребность в человеке есть потребность совершенствования, развития. Ею-то человек, по­добный животному во всех своих способностях, резко, недосягаемо отделяется от него. Животное, каким родится, вырастет и умирает; роды животных, какими созданы, такими живут и исчезают. Но взгляните на эти беспомощные, презренные, материальные зародыши человечества, раскиданные по островам Океании, которых пропусти­ло солнце истории в своем оплодотворяющем ходе,— и вам странно будет назвать их людьми. Прочтите историю ваших предков — и вы увидите, что не одним только временем вы отделяетесь от них. Причина такого совершенствования лежит не вне человека, но вложена творцом в самый дух его, или, глубже сказать, эта причина и есть самый дух, человека. Божественным духом своим человек приближается к подобию божию, выполняет закон, который завещала нам бесконечная любовь,— быть подобными твор­цу нашему. И без развития человек не будет человеком, а только тем, что могло бы быть человеком, тем, чем был человек, пока господь не вдохнул в него вечно развивающейся жизни своей.

Эта потребность развития и есть причина, заставляющая человека входить в общество. Человек — один носитель сознатель­ного духа во всей окружающей его бессознательной природе — не видит в ней ничего, подобного своему развивающемуся со­знательному духу, и потому не может развить его один с природою, но только с подобным себе существом — человеком, таким же носи­телем такого же сознательно развивающегося духа. Вот из этой-то [40] простой истины вытекает необходимая связь между развитием и обществом, которую так многие не понимали. Человек развивается только в истории, только в истории сознает свое развитие, и нет истории без общества.

Общественная жизнь необходима для развития, и, вызывая это развитие, она сама строится по степени этого развития, сама является его выражением.

Без общества нет развития.

Без развития нет общества.

Развитие есть принцип общества.

Общество есть необходимая и единственная форма, в которой совершает история развитие человечества. Замечу: слову «общество» я даю здесь тесное значение исторического общества и тем самым отличаю его от обществ, составленных произвольно, для произволь­ных целей, каковы общества торговые, застрахования и пр. Здесь я говорю об обществах, каковы род, племя, народ, государство, в которые входит человек по необходимым законам своего существо­вания исторического, и потому эпитет исторического общества вполне определяет характер этого общества. Итак, к вступлению в истори­ческое общество человек побуждается: во-первых, своею животного природою; во-вторых, инстинктом общественности — исключитель­ною принадлежностью животного человека; в-третьих, необходимою потребностью совершенствования развития — потребностью духов­ного человека, потребностью духа. И таким образом, общество долж­но удовлетворить: во-первых, тем материальным потребностям, которые могут быть удовлетворены только в обществе; во-вторых, его инстинкту общественности и, в-третьих, его высшей потребности развития. Этого человек может требовать от общественной сферы, как от гражданской — исключительного признания свободы своей личности.

Таким образом, вы видите, что эти две сферы ставятся как бы в противоположности: одна стремится слить личности в едином развитии духа, другая — обособить, разъединить, исключить их. Но в богатстве человеческой природы есть такая среда, в которой примиряются эти два противоположных стремления; эта среда есть развитие человечества в истории. Различные, обособленные в гражданской сфере личности являются носителями одного божест­венного духа, живущего и развивающегося по одним непреложным его законам, и человек, с одной стороны, как личность исключитель­ная, с другой, как носитель духа, единого всему человечеству, сам в себе примиряет эту двойственную природу свою, а именно прими­ряет ее в историческом развитии общества. Высшее из обществ — государство есть это примиряющее; в современном государстве человек является личностью отдельною, свободною и вместе живет общею государственною жизнью и, следовательно, тою идеею, кото­рую выполняет она в развитии человечества; в современном государ­стве, сказал я, ибо, как вы знаете, в государствах древних элемент [41] государственный поглощал частный. Такое примирение, как я за­метил, совершается в обществе; это примирение и состав­ляет развитие общества; оттого-то наши современные общества своею крепостью так превышают древние общества. Оттого-то чем более совершенствуется человек, чем сильнее в нем требова­ние духа, тем сильнее требование общества; только дикарь еще может существовать среди лесов своих, но для человека образованного оно составляет необходимейшую потребность, и удаление из общества для человека развитого то же, что смерть. Так и в наших уголовных законах изгнанием из общества заменилась смертная казнь. Правда, иногда и добровольно, после сильных нравственных потрясений, человек прибегает к уединению как к лекарству, но и там он не разры­вает своих связей с обществом и живет с ним, связанный всем, что только он ценит.

Таким образом, и общество обнимает все развитие человека, и, наоборот, человек в сфере общественной должен находить место для полного всестороннего развития своего. И потому, какою стороною своею и в каком направлении развиваются члены данного общества, то это развитие собою и выражает историческое общество, и, следовательно, общество всегда выражает собою степень раз­вития своих членов и направление этого развития, так что те ступени, по которым развивается историческое общество вообще, являются вместе и ступенями развития человечества.

Вы видите, таким образом, что, во-первых, главная отличитель­ная черта общественной сферы от гражданской есть та, что ею соединяются отдельные личности в едином развитии исторического общества, так что человек участвует в развитии всего человечества через развитие этих исторических обществ, которые являются отдель­ными, самостоятельными личностями в развитии всего человечества. Во-вторых, тогда как сила гражданского права стремится обособить, разъединить, определить личности человеческие, сила государствен­ной, публичной сферы должна укреплять связь — целое, делать его жизнь самостоятельною, но не исключительною, а такою, чтобы она сливалась с общею жизнью, с общим развитием всего человеческого. В-третьих, в гражданской сфере, чтобы появилось действие в этой сфере, достаточно, чтобы было признано, что оно исходит из свобод­ной воли действовавшего. Цель же их и средства остаются на их произвол. Напротив, в публичной сфере, чтобы действие явилось публичным, получило место в этой сфере, нужно, чтобы оно имело отрицательное или положительное влияние на развитие этого данного исторического общества. В-четвертых, как и в гражданской сфере, если действие сообразно с законами этой сферы — с гражданскими законами, то оно получает юридическую жизнь и действитель­ность, так и в публичной сфере действие, чтобы получить жизнь публичную, жизнь общественную, жизнь историческую, чтобы иметь историческое влияние на судьбу этого исторического общества, должно быть сообразно с законами развития этого общества, иначе [42] оно само по себе, как чуждое этому развитию, не будет иметь на него влияния, будет произвольным, может быть граждански-право­вым, но не публичным, не историческим и как чуждое развитию этого общества отвергнется самим этим развитием. В-пятых, законы гражданского права как законы, удовлетворяющие чувству справед­ливости — единому, хотя не в одинаковой степени развитому во всех людях, производят однообразие в гражданских правах народов. Это однообразие гражданских прав бывает большим или меньшим, смотря по тому, под большим или меньшим влиянием публичной сферы развивалась гражданская. Оттого римское гражданское пра­во, которое развивалось почти совершенно самостоятельно, может быть принято, и в самом деле принимается, как бы за норму гражданского права — за чистое гражданское право и потому-то так легко и втекает в гражданские права других народов. Напротив, законы развития общества уславливаются местным и историческим положением этого общества, истекают из этой особен­ной идеи, которую развивает собою данное общество в истории. И потому эти законы развития обществ разнообразны, как самые общества. Но, несмотря на разнообразный характер, они особенным своим развитием выполняют единый общий закон развития всего человечества, так что все это общее со всеми его особенностями составляет единое стройное развитие всего человечества. Так, в хра­ме великого художника малейшие части, если смотреть на них отдель­но, живут своей особенной жизнью — жизнью прекрасного, но все эти особенности развивают единую мысль, выраженную художником в целом здании. Так, в храме великого творца — в природе, так — в теле человеческом, так —везде, где живут законы вечного разума. Ибо этот закон разнообразия в единстве — так что единство осуществляется в разнообразии, и разнообразие живет единством — есть закон разума. В-шестых, мы видели уже, что в гражданской сфере не должно ни поощрять человека к деятельности, ни указывать ему средств, ни принуждать, ибо каждое лицо в гражданской сфере является полным, неограниченным представите­лем своих личных интересов; но в противоположность этим предста­вителям личных, эгоистических интересов должен явиться такой же полный, такой же самостоятельный, такой же неограниченный пред­ставитель общественного интереса. Таким и является в обществе пра­вительство. Правительство, следовательно, не имеет своих частных интересов, не есть член общества, но представитель целого общества, представитель общественного интереса; следовательно, правитель­ство не является уже лицом, равным всякому другому лицу об­щества, но относится к членам его — представителям частных, своих интересов, как целое — к своим частям; и как часть должна уступать и даже приноситься в жертву целому, так отдельное лицо — обществу и его представителям.

Из такого понятия правительства выходит, что все его дейст­вия должны быть сообразны с законами развития данного [43] общества или, лучше сказать, совершаться по ним, как в сфере гражданской все решения судьи и действия лиц должны быть сообразны с законами гражданскими — с правом, в тесном смысле этого слова.

В первые времена исторического общества сообразность дейст­вий и решений с правом и с законами развития данного общества происходит бессознательно: первая, т. е. сообразность с правом, живет в юридических обычаях членов этого исторического общест­ва, вторая — в их характере, так что в сфере гражданской оно действует правно не потому, чтобы сознало разумную необходимость сообразности своих действий с законами гражданского права, а потому, что это так повелевает обычай, потому, что в этом общест­ве привыкли так действовать и признавать такие действия за прав­ные. В общественной сфере члены общества действуют сообразно с законами его развития, не по сознанию необходимости таких дейст­вий, а по внушению характера, общего всем членам этого общества. Эта общность характера происходит от одинаковости происхожде­ния, от одной местности, занимаемой этим обществом, и, наконец, от одинакового исторического положения (например, славяне), ибо в характере общества, в характере народа лежат и семена буду­щего его развития. Со временем в гражданской сфере, с исто­рическим ходом и с размножением общества, обычаи множатся, дробятся, забываются, находят себе противоречие в новых образах действий, происходящих или из случайностей исторических, или от влияния новых местностей и случайных характеров на характеры членов общества. Тогда обычаи имеют нужду в новой силе, в силе законодательной, и, проходя через волю законодателя, являют­ся законами, которым повинуются уже как выражениям воли, признанной за всеобщую, за высшую. Наконец, с развитием общества является необходимость сознания права, разумности его; это созна­ние совершается в народе, но выражается в особенном сословии — сословии юристов; таким образом, юристы выражают собою созна­ние народа о праве.

Такой же путь, по моему убеждению, проходит и сознание разумности законов развития данного общества. Сперва, как мы уже сказали, сообразность действий членов общества с законами этого общества лежит в бессознательном влечении общего характера членов этого общества, и это влечение так сильно, что нет нужды в побуждении к таким действиям. С ослаблением, распадением этого характера в историческом ходе, когда с размножением членов общества, с переменами местностей появляются многие новые харак­теры, и, следовательно, с ослаблением общего характера появляет­ся нужда в представителе этого общего характера, в его защитни­ке, который бы правил, принуждая членов общества повиноваться ему, вызывать его вновь, и тем самым сохранил бы единство общества и развил далее его исторический характер; тогда и этот характер облекается силою закона — силою повелений [44]правительства, интересы которого совпадают с этим характером, с интересами целого общества, но так, что эти интересы являются как бы частными интересами правительств, которые они преследуют так же, как и каждое лицо общества преследует свои.

Но в таком распадении общество не может оставаться; и тогда появляется необходимость сознания разумности этих законов раз­вития — необходимость сознать, что, повинуясь этим законам, оно повинуется не безотчетному влечению характера, не повелениям принудительной силы, но необходимой силе разумного закона разви­тия. Это сознание совершается во всем народе; но выражение его принадлежит администраторам и науке, которая может быть на­звана наукою администрации, потому что публичную сферу в проти­воположность гражданской называют административною. Но такого общего названия, как и такой общей науки, не существует, хотя уже и были попытки составить ее под разными названиями.

Наука эта не существует в едином составе; но части ее бес­престанно обрабатываются, и особливо в настоящее время, когда административные вопросы получили такую важность. Эта наука в едином своем составе должна показывать вообще законы развития исторического общества и в данном обществе — законы развития этого общества и тем самым предлагать правительству и частным лицам средства для сообразности их действий с законами этого развития.

Часть этой обширной и бесконечно важной науки составляет, мм. гг., и ваша наука, которая в целом своем составе носит название камералистики.

Теперь я постараюсь показать, какую именно часть политичес­ких наук составляет камералистика, показать ту особенную идею, которая принадлежит вообще науке администрации, но, в частности, развивается в вашей науке, идею, которая, вытекая из основного принципа общественной сферы, является сама основным принципом для сферы камеральной, а следовательно, и для области наук каме­ральных; так что эта камеральная сфера входит в общественную и подчиняется всем тем условиям существования этой последней, которые мы видели выше.

Я сказал уже, что материальная, внешняя природа входит в область политических наук постольку, поскольку человек наложил на нее печать своего божественного духа и сделал ее орудием для развития этого духа. Но как вы уже видели, что видимое, жизнен­ное совершение этого развития является в обществе, что развитие общества есть видимое, историческое выражение развития духа, следовательно, жизни духа, ибо жизнь духа есть его развитие, то и внешняя природа постольку входит в состав политических наук, поскольку она служит орудием для развития общества; а как устрой­ство общества, его сохранение и продолжение есть необходимое условие развития, ибо развивается только то, что есть, то, следова­тельно, и внешняя природа постольку входит в состав наук [45] общественных, поскольку она служит орудием устроения, сохранения и раз­вития общества. Таким образом, устроение, сохранение и развитие общества посредством внешней природы и есть основная мысль, принцип камеральных наук, причина их самостоятельного существо­вания — как отдельной области человеческого ведения. Разовьем же в сегодняшнюю лекцию эту основную мысль настолько, чтобы видеть общий состав камералистики.

Общество в своем развитии встречается с внешнею природою в двояком отношении. Внешняя природа, как бессознательная, являет­ся противною устроению, сохранению и развитию исторического общества. Такова внешняя природа в своих крайностях. Так, беспло­дие, мрак и холод Сибири оставляют человеку одну возможность — думать о продолжении самого животного существования; так же и безмерная щедрость природы южных стран Азии усыпляет в человеке все человеческие порывы. Так, гористые страны Тироля и Альпов, покровительствуя пастухам и охотникам, мешают разви­тию промышленности, а заманчивая поверхность Адриатического моря сделала из Венеции не государство, но сборище купцов. Кроме таких постоянных вредных влияний внешней природы на развитие общества, сколько временных, проходящих, но тоже гибель­ных! Таковы моровые поветрия, голод, наводнения. Многие, да почти и все, из этих препятствий могут быть удалены только соединенными усилиями целого общества, и притом общества в его развитии. Средства такого удаления, как дело общественное, за­нимают важную часть в камералистике и входят в состав полицей­ской науки.

Другое отношение внешней природы есть то, что она является средством, которым должно воспользоваться общество для своего устроения, сохранения и развития; это и есть существенный предмет камералистики. Вы знаете уже из истории, какое огромное, благо­детельное влияние имела изящная природа Греции на развитие ее жителей. Вы узнаете из статистики, какое неоценимое влияние име­ло гармоническое разнообразие форм материка Европы, умеренность ее климата и развитие ее береговой линии на цивилизацию ее жителей, как самое разнообразие этих форм отразилось в живом разнообразии характеров европейских обществ. Это влияние сперва, конечно, происходит бессознательно, но в науке, как в сознании, в науке камералистики должно быть сознано, оценено, и тем самым покажутся средства, посредством которых можно воспользоваться этим влиянием для развития общества. Но чтобы сознательно, свободно пользоваться природой, чтобы употреблять силы ее по мыс­ли и для мысли, а не быть рабом ее доброго или дурного влияния, должно знать законы природы. Вся власть природы над человеком лежит в тайне этих законов; однажды обладатель этих тайн, человек, явится властелином природы — все силы ее явятся его бессознательными покорными орудиями, чем и должна быть бессоз­нательная природа. [46]

Естественные науки во всем их объеме представляют собою эту вечную борьбу человеческого разума со скрытностью природы. Но цель естествоиспытателя есть только открыть эти законы; и если он пользуется своим открытием, то только для новых же открытий. Но камералист не естествоиспытатель; он должен видеть в законах природы орудия власти над нею. Механика, технология, агроно­мия должны научить его владеть этими орудиями. Но при всем этом изучении не должно забывать того, что здесь дело идет не о власти одного лица над природою, но о власти целого общества; следовательно, не механика, технолога, агронома должно пригото­вить камеральное учение, но камералиста, который бы знал прила­гать все эти свои знания к развитию данного общества, т. е. камера-лист должен эти средства, добытые у природы, употребить на устройство, сохранение и развитие общества. Каким образом упо­треблять материальную природу на устроение, сохранение и разви­тие общества, это показывают науки политико-хозяйственные, к которым относятся: политическая экономия как наука о хозяйстве вообще исторического общества, с принадлежащею к ней наукою о торговле; финансия как наука о хозяйстве правительств и, наконец, хозяйство частных лиц, которое составит часть науки сельского хозяйства; кроме того, хозяйственная часть науки полиции.

Эти, если позволите так назвать, политико-хозяйственные науки составляют переход от одной, как кажется, отдельной половины камералистики к другой. Или, лучше сказать, науки политико-хозяйственные составляют ту среду, в которой соединяются естест­венные науки, через их приложения, с науками чисто политически­ми, а потому и эти связывающие науки имеют две части — теорети­ческую и практическую, которые, впрочем, существуют под разны­ми названиями. Связываясь между собою единством науки, первая из этих частей примыкает ближе к чисто общественным или политическим наукам, вторая — к чисто естественным и их прило­жениям, и потому-то от наук политико-хозяйственных мы переходим теперь к чисто политическим наукам.

Переход этот очень прост. Чтобы действовать внешнею природою для развития данного общества, камералист должен знать, во-первых, что такое общество вообще и законы его развития, а это и есть предмет политической части энциклопедии законоведения; во-вторых, камералист должен знать то данное историческое об­щество и законы его развития, в котором камералист хочет действо­вать. Но настоящее положение общества есть плод прошедшего — истории этого общества; бразды настоящего всегда во власти прошлого. Для этого русскому камералисту необходимо знать вну­тренний организм своего государства и законы, по которым движет­ся государственная жизнь в этом организме. Искать такого знания он должен в государственном праве и его истории. В-третьих, он должен знать настоящее положение общества в отношении его к внешней природе,— словом, статистическо-географическое поло­жение общества. [47]

Но далее, как вы видите, действия камералиста падают все в сферу имущественную, которая есть предмет обладания частного, а всякое частное обладание движется по законам гражданского права, которое в жизни своей выражается в судопроизводстве. Вот довольно полный круг камеральных сведений, который предла­гает вам Демидовский лицей в новом своем преобразовании3. Но в этом кратком обзоре, до крайности стесненном пределами вступительной лекции, вы, вероятно, заметили пропуск нескольких предметов вашего курса учения. Но я излагал круг только камераль­ных наук и потому не перечислял предметов общего образования, необходимых для всякого русского, каковы богословие, русская словесность и языки; далее, я не перечислял тех предметов, которые приготовляют к особым камеральным наукам, как математи­ка, или относятся к ним как необходимые прибавки, как лесо­водство, землемерие и пр. Но и за этим еще остается одна целая наука и несколько частей других наук, которые не входят в состав камералистики. Причину их помещения в ваш курс я объясняю словами второй статьи нашего нового устава: главною целью Демидовского лицея есть распространение основательных сведений по части камеральных наук в связи с отечественным законоведением. В этих словах выражается то, что наш камералист может только действовать на государственной службе и, следова­тельно, должен иметь познания, необходимые для этой службы. Такие познания он должен получить предварительно: в части энцик­лопедии правоведения — в части государственного права и именно той, которая говорит ему о службе; в уголовном праве и судопроиз­водстве; в части полиции и в догматических частях других политико-экономических наук.

Еще несколько слов. Вас, вероятно, поразило то, что для составления круга камералистики я должен был разрывать некото­рые науки на части, другие же, напротив, соединять. Причина этого лежит в исторической судьбе камеральных наук на Западе. Там камерами назывались и называются присутственные места, ведомст­во которых составляли большею частью имущества владетельных особ, к которым причислялись прежде и теперешние государст­венные имущества, и все, теперь чисто государственные, доходы, которые были тогда частными доходами владетельного лица. Сведе­ния, необходимые для заведения и управления этими имущест­вами и доходами, назывались камеральными, а науки, в которые их соединяли, большею частью случайно, по требованию обстоя­тельств,— камеральными науками. С постепенною переменою воз­зрения на эти имущества и доходы, когда они из частных, княжеских владений делались государственными, постепенно отделя­лись и камеральные науки к общественным, политическим. Так, сперва полиция, потом финансия сделались чисто политическими науками; тем же сделались и должны сделаться и различные науки, необходимые для управления всеми общественными, [48] государственным имуществами. Но такой переход совершился не вдруг и еще теперь не вполне, а потому многие камеральные науки, отделившись раньше, потеряли свое настоящее значение, присоеди­нились к другим, чисто политическим, как хозяйственная поли­ция, или захватили не принадлежащее им. Словом, камералистика как единая наука осталась только в понятии — с несколькими от­рывочными предметами, и жизнь первая своими требованиями напомнила об этом неосуществленном понятии. Требования жизни в едином стройном камеральном управлении не выполнены еще впол­не и на Западе. Но и у нас стремление удовлетворить требование жизни отчасти выразилось в учреждении Министерства государст­венных имуществ, а желание приготовить удовлетворение такого тре­бования совершенно ясно — в основании камеральных заведений, к которым принадлежит и наше. И для нашего отечества такое еди­нение легко, ибо у нас не было исторического раздробления камеральной сферы, и нам не нужно бороться с прошлым.

Нигде наука не соединяется так видимо с жизнью, как в политических науках, а самым ясным, самым видимым образом — в камеральных науках. Часто наука напоминала жизни о единстве, но здесь, наоборот, жизнь напоминает науке о единстве. И по моему убеждению, с этих материальных границ политические науки должны начинать свое единение с жизнью, необходимость которо­го живет в единстве всемирных законов разума.

Таким образом, не разнообразные и не бессвязные между собою науки будут вам преподаваться здесь, но единая стройная и вполне современная наука камералистика. Единством мысли вы должны оплодотворять все ваши разнообразные сведения и помнить, что на вас, более чем на ком-нибудь, на всех на вас будет лежать обязанность сохранить в жизни стройность и истину этой науки. Только от юности и можно ожидать выполнения современных требований, лежащего в будущем.

 

Документ изменен: 14:28 22.10.2005