П.И.Новгородцев. Право на достойное человеческое существование

Среди тех прав, которые помещаются обык­новенно в современных декларациях, нет одного, которое по всем данным должно бы было найти место в символе веры современ­ного правосознания: это — право на до­стойное человеческое существование. А между тем, если есть какая-либо яркая и отличительная черта того нового воззрения, которое все более дает себя знать в различных общественных заявле­ниях, так это именно — признание за указанным правом не нравственного только, но и юридического значения. В этом случае на наших глазах совершается один из тех обычных переходов нравственного сознания в правовое, которыми отмечено прогрессивное развитие права. И, быть может, у нас в России ранее, чем где-либо, этому новому виду права суждено получить ясное принципиальное при­знание.

Но что же такое «право на достойное человеческое существование»? Не представляет ли оно собою понятия, неуловимого по содержанию и противоречивого по смыслу, слишком широкого для того, чтобы вместиться в рамки юридической регламентации, и слишком субъективного для того, чтобы быть предметом общих определений? Ко­нечно, понятие о достойной человеческой жизни открывает простор для бесконечных требований и предложений во всю меру бесконечного человеческого идеала. Но когда говорят о праве на достойное человеческое существование, то под этим следует разуметь не положительное содержа­ние человеческого идеала, а только отрицание тех условий, которые совершенно исключают возможность достойной человеческой жизни. Точно также говорим мы о праве свободной мысли и верующей совести, в смысле отрицания внешних стеснений для духа, хотя хорошо знаем, что положительное осуществление идеала внутренней свободы одним этим не может быть достигнуто.

Речь идет в данном случае, очевидно, о том, чтобы обеспечить для каждого возможность человеческого суще­ствования и освободить от гнета таких условий жизни, которые убивают человека физически и нравственно. И так как подобная забота относится прежде всего к тем, кто не может стать на твердую почву в жизненной борьбе, кто нуждается в помощи и поддержке, то обеспечение права на достойное человеческое существование ближайшим об­разом имеет в виду лиц, страдающих от экономической зависимости, от недостатка средств, от неблагоприятно сложившихся обстоятельств.

Но здесь возникает новое сомнение. Может ли право взять на себя эту задачу, столь обширную и сложную? Мы знаем взгляд старой юридической школы, которая учила, что поддержка нуждающихся не может быть задачей права:

«Этому требованию может удовлетворить уже не право, а иное начало — любовь. Тут приходится уже не охранять свободу, а восполнять недостаток средств. Это делается преж­де всего частною благотворительностью; там же, где послед­няя оказывается недостаточною, на помощь приходит госу­дарство со своею администрацией. Но в обоих случаях чело­веколюбие является не нарушением, а восполнением права. Право одно для всех; человеколюбие же имеет в виду только известную часть общества, нуждающуюся в помощи. Если бы государство вздумало во имя этого начала изменять свое право, то есть вместо установления одинаковой свободы для всех обирать богатых в пользу бедных, как этого требуют социалисты, то это было бы не только нарушением справед­ливости, но вместе с тем извращением коренных законов человеческого общежития»^[1].

Этот взгляд, столь авторитетный в свое время, весь покоится на одной коренной ошибке, раскрытой как нель­зя ярче общественным развитием XIX века: ставя целью права охрану свободы и отделяя от этого потребность в восполнении средств, эта теория забывает, что пользование свободой может быть совершенно парализовано недостат­ком средств. Задача и сущность права состоит действитель­но в охране личной свободы, но для осуществления этой цели необходима и забота о материальных условиях сво­боды; без этого свобода некоторых может остаться пустым звуком, недосягаемым благом, закрепленным за ними юридически и отнятым фактически. Таким образом, имен­но во имя охраны свободы право должно взять на себя заботу о материальных условиях ее осуществления; во имя достоинства личности, оно должно взять на себя заботу об ограждении права на достойное человеческое существова­ние. Из глубины, из недр жизни к нам несутся стоны об охране этого права. Бесхитростным, исполненным глубо­кого трагизма языком рабочий люд жалуется на свое унижение: «наша жизнь хуже рабочего скота; на скоте работают почти день и ночь, вот точно такова же и наша жизнь; просим, просим вас, помогите нам скинуть тяжелое бремя, которое лежит на нас, которое закрывает нам двери к просвещению нашего ума»^[2]. А что сказать об этой ужасной квалификации деревенских мужиков, которых городские рабочие называют «бродячими собаками без номера» и которых уровень жизни выражается послови­цей: «наше дело телячье — поел да в хлев».

Юристу наших дней тем менее возможно повторять старое понятие об охране формальной свободы, что сама практика жизни идет в разрез с этой теорией. Что такое фабричное законодательство, как не забота об «известной части общества, нуждающейся в помощи», забота, воспол­няющая «недостаток средств» в неравной борьбе труда с капиталом? Не очевидно ли из одного этого примера, что право не ограничивается одной охраной свободы, а берет на себя также и регулирование материальных условий ее осуществления. Несомненно, что право уже вступило на этот путь: необходимо только формулировать и закрепить ту цель, которая открывается для права на этом пути, и нам представляется, что лучшим выражением для этой цели является признание права на достойное человеческое существование^[3]

Конечно, потребности человека разнообразны и субъек­тивны, и определить точно, где начинается образ жизни, достойный человека, нельзя. Однако из этого не следует, что праву здесь нечего делать и нечего определять.

Прежде всего несомненно, что в каждом обществе, в каждом положении есть свой уровень жизни, который считается нормой, и есть свой предел, за которым начина­ется недопустимая крайность. Можно спорить о восьми-или девятичасовом рабочем дне, но совершенно очевидно, что пятнадцать или восемнадцать часов работы есть бессо­вестная эксплуатация. Можно спорить о возможных раз­мерах жилища в сторону отклонения вверх от минималь­ной нормы; но бесспорно, что темные и сырые подвалы противоречат всяким нормам допустимого и возможного. Право и становится на этот путь, когда оно берет на себя определение известных условных норм. И в этом случае имеет огромное значение уже одно признание принципа охраны личности в каждом человеке. То, что особенно гнетет и удручает тружеников жизни, это — сознание своей беззащитности и беспомощности в жизненной борь­бе. Высказать в самом законе принцип поддержки всех слабых и беззащитных — это значит возвысить в них чувство собственного достоинства, укрепить сознание, что за них стоит сам закон.

Но одного провозглашения общего принципа, конечно, недостаточно. Для того, чтобы этот принцип не остался только нравственным пожеланием, необходимо, чтобы из него вытекали конкретные юридические следствия.

Одно из этих следствий мы уже упомянули: это — законодательство о рабочих. Оно может выражаться как в общей охране интересов трудящихся, при помощи объек­тивного права, например, путем регулирования санитар­ных условий труда, так и в признании за каждым трудя­щимся особых субъективных прав, вытекающих из общего понятия о правах человеческой личности. Такой характер имеет, например, право на обеспечение на случай болезни, неспособности к труду и старости. Это право признано теперь во многих законодательствах, но несомненно, что будущее должно осуществить в этом направлении целый ряд подобных прав. В особенности здесь имеет коренное и принципиальное значение так называемое право на труд, которое еще со времени Великой французской революции пытались в той или иной форме ввести в текст декларации прав. До нас дошел целый ряд проектов этого рода; изве­стны опыты Томоро и Дюфура, Варле и, наконец, Робе­спьера. Влияние последнего отразилось лишь отчасти и очень слабо на декларации 24 июня 1793 г., в которой мы находим следующую статью (21): «Общественное призре­ние есть священный долг. Общество обязано оказывать поддержку несчастным гражданам, или предоставляя им работу, или обеспечивая средства существования тем, кто не в состоянии работать». Однохарактерная статья содер­жится и в декларации 1848 г.: «Республика должна по­средством братской помощи обеспечить существование нуждающихся граждан, или доставляя им работу по мере своих средств, или оказывая при отсутствии семьи помощь тем, кто не в состоянии работать». Эти статьи имели значение скорее нравственного положения, чем юридиче­ского принципа, но так или иначе они намечали принцип, подлежащий дальнейшему развитию. Тем не менее и до последнего времени право на труд все еще считалось уто­пией и даже извращением понятия о праве. Но как раз в наши дни эта утопия становится практическим лозунгом передовых русских партий. Что такое, как не признание права на труд, лежит в основе той реформы, которая требует увеличения площади землепользования населе­ния, обрабатывающего землю личным трудом! Для огром­ной массы трудящегося населения России признается, таким образом, право на приложение своего труда, и, когда этот принцип будет осуществлен, это будет фактом огром­ного всемирно-исторического значения. Вся эта реформа в программе конституционно-демократической партии ста­вится на почву права и производится с должным уважени­ем отчужденных прав землевладельцев-собственников. Ре­внители старой догмы, исходившие из принципа священ­ной и неприкосновенной собственности, нашли бы и в этой постановке вопроса извращение идеи права. Но правосо­знание нашего времени выше права собственности ставит право человеческой личности и, во имя этого права, во имя человеческого достоинства, во имя свободы, устраняет идею неотчуждаемой собственности, заменяя ее принци­пом публично-правового регулирования приобретенных прав с необходимым вознаграждением их обладателей в случае отчуждения.

Второе важное следствие из признания права на достой­ное человеческое существование есть широкое допущение нам представляется, что лучшим выражением для этой цели является признание права на достойное человеческое существова профессиональных союзов. Если главное бедствие тех, кто изнемогает в жизненной борьбе, есть беспомощность, про­истекающая от недостатка личных сил и средств, то одним из верных путей для выхода из этого состояния беспомощ­ности является союз лиц, сближенных общим положением и при помощи взаимной поддержки укрепляющих друг в друге чувство солидарности и сознание свободы. Оговорить и признать это право на образование профессиональных союзов тем более необходимо, чем более оно подвергалось и подвергается сомнению. Великая французская револю­ция не осуществила этого права: законодательство револю­ционной эпохи относилось прямо отрицательно к профес­сиональным союзам, как и вообще ко всяким ассоциациям; в этом выражалась глубокая антипатия революции к урод­ливым формам средневековой корпоративной жизни, по­строенным на узком начале цеховой замкнутости и исклю­чительности. Но и в наше время право профессиональных союзов на существование иногда представляется спорным: здесь возникает задача огромной сложности — примирить свободу профессиональных союзов с государственным ин­тересом. На почве свободы союзов создаются такие могу­щественные организации, которые при известных услови­ях могут угрожать правильному течению государственной жизни и приводить в расстройство сами основы обществен­ного строя. Здесь необходимо найти известную линию примирения, и средством к этому является создание ней­тральных и посредствующих инстанций, которые, силою своего общественного авторитета, могли бы предотвращать возможные конфликты и способствовать удовлетворению требований, осуществимых при данных условиях. Конеч­но, широкое допущение профессиональных союзов вносит чрезвычайные осложнения и в государственные, и в обще­ственные отношения; но это не может служить аргументом против него.

Третье конкретное следствие, которое вытекает из обще­го принципа, есть обязательное общественное и государст­венное призрение лиц беспомощных и неспособных к тру­ду, проистекает ли эта беспомощность от юного или стар­ческого возраста, болезни или же других источников. Поскольку забота о бедных из добровольной благотвори­тельности превращается в законную обязанность, она при­обретает юридический характер и становится под санкцию права. Немного времени прошло с тех пор, как страхование рабочих стало в некоторых странах юридической обязан­ностью, и это был первый шаг на пути к дальнейшему вмешательству права в эти отношения. То, что казалось невероятным и невозможным, начинает становиться дей­ствительностью, и мы стоим несомненно накануне реши­тельного и коренного изменения наших представлений о границах права и морали именно в сфере затронутых выше отношений.

Я не имею здесь в виду дать подробную юридическую конструкцию права на достойное человеческое существо­вание. Задача моя гораздо более скромная: показать, что это право уже приобретает ясные юридические очертания. Само собою разумеется, что настоящее и полное осущест­вление этого права было бы в то же время разрешением социального вопроса. Но это отнюдь не мешает ввести рассмотренное право в декларацию прав. Не казалось ли это возможным уже сто лет назад, в момент увлечения идеей социальной справедливости? И главнейшие права, уже теперь перечисляемые в декларациях, не представля­ются ли до сих пор скорее огромными и великими задачами для развития, чем окончательно осуществленными блага­ми действительной жизни?

Документ изменен: 10:16 26.04.2006