Иван Киреевский

КИРЕЕВСКИЙ ИВАН ВАСИЛЬЕВИЧ

[22.03(03.04).1806-11(23).06.1856] - один из виднейших представителей славянофильства. Род. в дворянской семье. Отец К. был близок к масонским кругам XVIII века; мать — глубоко религиозная женщина, под влиянием своего родственника — поэта Жуковского, была горячей поклонницей немецкого романтизма. Его отчим — А.А.Елагин — являлся почитателем Канта и Шеллинга. Он пробудил в К. интерес к философии. К двенадцати годам К. знал в совершенстве нем. язык, изучал древние языки. С 1822 слушал лекции в Моск. ун-те, в частности, по философии Шеллинга. С 1824 К. служил в архиве Министерства иностранных дел, где встретил ряд талантливых молодых людей, вместе с которыми основал филос. кружок — «Общество любомудров». В сер. и во 2-й половине 20-х происходит знакомство К. с А.С.Хомяковым, М.П.Погодиным, Е.А.Баратынским, А.С.Пушкиным, Н.М.Языковым, П.А.Вяземским. В 1830 К. предпринимает поездку в Германию, слушает лекции Гегеля (с к-ым знакомится лично), Шлейермахера в Берлине, потом едет к Шеллингу в Мюнхен. «Общее впечатление Киреевского от пребывания за границей двойственное: с гордостью сознавая, что он «окружен первоклассными умами Европы» (письмо к матери от 14 марта 1830), Киреевский жадно пополняет свои знания; вместе с тем, в нем пробуждается и растет скептическое и негативное отношение к западно-европейскому просвещению и общему укладу жизни, что отзовется впоследствии в философских и историософских концепциях критика» (Н.«Б.С.Р.П.», т. 2, с. 535). По возвращении в Россию издавал журн. «Европеец», запрещенный на 3-м номере. У К. пробуждается мечта о создании русской самобытной философии. «Нам необходима философия, — все развитие нашего ума ее требует»,— говорит он. «Но откуда придет она?», — спрашивает он. И отвечает: «Конечно, первый шаг к ней должен быть присвоением умственного богатства той страны, которая в умозрении опередила другие народы. Но чужие мысли полезны только для развития собственных». Эти размышления были связаны с его переходом от западничества к славянофильству. Существенным моментом в этом переходе служило обращение внимания со стороны жены (она была духовной дочерью св.Серафима Саровского) на то, что идеи Шеллинга «давно ей известны — из творений Св. Отцов». И постепенно К. стал читать творения Св. Отцов. В этих творениях он нашел умозрение и размышления не менее глубокие, чем у Шеллинга. В них он нашел, пишет С.А. Левицкий, то истинное благочестие, тот дух смирения, ту духовную трезвость, к-ых недоставало, по его мнению, слишком горделивым и самонадеянным умам Запада. К. хочет поднять разум выше его обычного уровня, что возможно лишь в том случае, если разум движим верой. «Святые отцы, — говорил К., — не увлекаясь одностронностью силлогистических построений, держались постоянно той полноты и цельности умозрения, которые составляют отличительный признак христианского любомудрия». Это христианское любомудрие проникнуто духом смирения (в противоположность западной горделивой вере в человеческий разум) и братства (в противоположность западному индивидуализму). Но К. понимает, что возобновить философию святых отцов в том виде, в каком она была в их времена, теперь невозможно. Ибо любомудрие святых отцов представляет собой только зародыш будущей философии,— зародыш живой и ясный, но нуждающийся еще в развитии. (Л.«О.И.Р.Ф.», с. 58-59). У К. завязались близкие отношения с духовными лицами. Особое значение имела близость имения К. к Оптиной Пустыни. «К. в каком-то смысле ближе к Церкви, чем Хомяков, — он находился в постоянном общении с церковными людьми, особенно со старцами Оптиной пустыни. И если у Хомякова центральным понятием (не только в богословии, но и в философии) является понятие Церкви, то для мысли К. таким центральным понятием является понятие духовной жизни. Отсюда исходил К. в своих философских размышлениях; в известном смысле, его главные построения базировались именно на понятии духовного опыта» (3.«И.Р.Ф.», т. 1, ч. 2, с. 12-13). В работах конца 30 —50-х К. развил филос. и социологическую систему, явившуюся теоретической основой славянофильства. В общем виде К. не принимает дилеммы «Или национально-русское, или западное»: «...можно ли без сумасшествия думать, что когда-нибудь, какою-нибудь силою истребится в России память всего того, что она получила от Европы в продолжение двухсот лет? Можем ли мы не знать того, что знаем, забыть все, что умеем? Еще менее можно думать, что 1000-летие русское может совершенно уничтожиться от влияния нового европейского. Поэтому сколько бы мы ни желали возвращения русского или введения западного быта, но ни того, ни другого исключительно ожидать не можем, а поневоле должны предполагать что-то третье, долженствующее возникнуть из взаимной борьбы двух враждующих начал» (В ответ А.С.Хомякову // Русская идея, М., 1992, с. 65). Ценя удобства западного рационализма (происхождение к-ого К. связывает с рациональностью католицизма, берущей в свою очередь начало в классическом мире древнего язычества), он считает, однако, что в конечном развитии западная рациональность «своею болезненною неудовлетворительностью явно обнаруживается началом односторонним, обманчивым, обольстительным и предательским», ставящим святость внешних формальных отношений выше личности. Право для Запада — скорее условное установление, чем справедливость, правда. Это обстоятельство К. связывает с особенностями истории средневековой Европы, — когда церковь вступала в союз с «разбойниками и грабителями», образуя из них рыцарей и освящая выгодные им условные постановления (относительно собственности и т. д.). Рационализму он противопоставлял веру и призывал к утраченной цельности и сосредоточенности духа. Западное просвещение, согласно К., будучи основано на развитии распавшихся сил разума, не имеет существенного отношения к нравственному строению человека — в результате это просвещение не утоляет духовной жажды, а оставляет в душах пустоту. Мышление, отделенное от сердечного стремления, есть развлечение для души; чем глубже такое мышление, тем легкомысленнее в сущности делает оно человека. Отвлеченно-рациональной форме познания К. противопоставляет «живую», включающую в себя, кроме рационального, также этический, эстетический и др. моменты. Совокупность моментов этого «живого знания» подчинена высшему познавательному акту — религиозной вере. Эта форма познания в истинном и чистом виде свойственна православно-славянскому миру. Жизнь человека, нации, группы наций основана на религии, к-ая определяет тип образованности и весь характер общества. Гибель западной цивилизации, пораженной язвой рационализма, неизбежна; ее может спасти только восприятие православно-славянской цивилизации, наиболее полно раскрывающейся в духе русского народа. Славянофильские идеи К. тесно связаны с его учением о личности и с его антропологией (учением о духовной сфере как «внутреннем ядре» в человеке).

■ Соч.: Сочинения. Т. I —II . М., 1861; Поли. собр. соч. Т. I —II. М., 1911; Критика и эстетика. М., 1979; Избр. статьи. М., 1984; В ответ А.С.Хомякову // Русская идея. М., 1992.

По изданию: Философы России XIX-XX столетий. Издание второе, переработанное и дополненное. М.: Книга и бизнес. 1995.

Документ изменен: 12:15 2.03.2007