Протокол обсуждения проекта «Личность – субъект – индивидуум» - 15.04.04
Бохум, 15 октября 2004
А.Хаардт: Вчера мы уже затронули почти все главные вопросы о ключевых понятиях семантического поля понятия персональность. Сегодня есть возможность остановиться на этом подробнее.
Н.Плотников: Основная сложность исследования заключается в попытке связать различные подходы к изучению ключевых философских понятий, в которых происходила концептуализация персональности. Причем, с одной стороны предполагается осмысление истории непосредственно философских понятий, это когнитивный аспект изучения. С другой стороны, для нас имеет значение и история их социально-культурного функционирования как индикаторов культурного опыта, если воспользоваться терминологией Кузелика. Предполагается изучение развития данных понятий не только в русской интеллектуальной традиции, но и влияние немецких источников, концептов. При этом можно и ограничить поле исследования понятиями, в которых фиксируются немецкие влияния.
Разумеется, необходимо разграничить уровни исследования. Вероятно, на первом уровне исследования необходимо сконцентрироваться на изучении философско-исторических понятий; затем заниматься исследованием языкового и социально-культурного поля, в котором складываются и функционируют данные понятия; и третий уровень – это межкультурные взаимодействия – немецко-российские взаимовлияния, их роль в истории развития понятия персональность. В центре нашего обсуждения должны стоять проблемы определения семантического, понятийного поля, корпуса источников и вопросы методологии. Может быть, по результатам обсуждения удастся составить некоторые рамочные принципы конкретных исследований источников, рекомендации авторам словаря, чтобы даже при различии подходов получать результаты, кореллирующие между собой.
Н.Котрелев: Вопрос по контексту нашей встречи и ее последствий. Чтобы развернуться или, наоборот, себя дисциплинировать, необходимы сведения организационного порядка. Объем текстов для изучения, объем словаря, сроки выхода, рабочий коллектив. Вне этих перспектив задача размыта. Если изучать В.Иванова и А.Белого – это один объем, если прибавить В.Соловьева – это другой объем. Это касается и вычленения основных понятий. Словник в двести единиц – одно, словник с учетом культурно-исторических дискуссий – другое. Необходим некоторый оперативный план.
Н.Плотников: Предполагается коллективное произведение, я планирую приглашать внешних авторов. Группа здесь присутствующих могла бы составить редакторско-авторское ядро. Вокруг может быть сформирована авторская сеть, поэтому так важен вопрос о методологических рекоммендациях. Четко фиксированного объема нет, но 600 - 800 страниц вполне осуществимы. Объем источников – 200 – 300 первоочередных. Мы еще должны понять, каким образом его сфокусировать. Если это, прежде всего, философские понятия, детальность источников будет выше. Если привлекать материалы общеязыковых словарей, богословские тексты или законодательные документы, ограничение источниковой базы уже в большей степени зависит от самих авторов. Что касается временных границ, с начала декабря – год, полтора.
Н.Котрелев: Это сжатые сроки. Многие вещи придется поднимать заново, период с 80-х годов 19-го в. до октябрьской революции мало исследован. К примеру, о такой фигуре, как Аким Волынский, напрямую связанной с немецкой традицией, - ничего. Или, если заниматься А.Белым с антропософской традицией – антропософу не закажешь, потому что не получишь анализа. Значит, человек должен за год освоить все эти тексты.
Н.Плотников: Представим себе минимальный словник, включающий центральные понятия, описывающие персональность и являющиеся понятиями современного языка. Они фиксированы и в исследованиях Виноградова, его школы. Эти понятия вошли в обиход русской культуры в первую треть 19 в. и функционируют по сей день в качестве ключевых для описания личного начала в человеке. Речь идет о понятиях индивидуальность, индивидуум, личность.
Н.Котрелев: Сам словник может быть достаточно ограничен. К нему необходим и хороший, объемный указатель ключевых слов, помогающих раскрывать эти понятия.
М.Бобрик: Существует ли возможность выбора между интенсивным и экстенсивным путем. Или мы берем достаточно большой объем, но без детальной проработки или можно взять одно понятие, скажем, личность, но отработать материал по максимуму.
Н.Плотников: Это надо обсудить.
А.Козырев: Тогда возникает опасность, что получится коллективная монография о личности в русской культуре.
М.Бобрик: Можно договориться, что мы делаем пробную статью.
А.Козырев: Можно с этого начать и посмотреть, какой шлейф потянется от понятия личность – самость, индивидуальность и т. д. - начать с общего, а потом раздробить.
Н.Котрелев: В самом деле, может, сначала провести пилотные исследования, а потом выбрать магистральное направление? Материалы к словарю – жанр открытый, экспериментальный. Можно начать с сугубо слованрных исследований – взять историю словарей с 16 - 17-го веков и до сегодняшнего дня. Можно априори выбрать эпохальные моменты немецко-русских культурно-философских взаимовлияний – формирование идеалистической философской традиции, романтизм, позитивистский период, модернистский период и т. д. Особый класс текстов – переводы с немецкого. Философские переводы и переводы сопутствующих работ. Есть и переводы с русского на немецкий, хоть их и немного, все же интересно, как там осуществляется работа с языком? У Яковенко, Элиса. Особое время – модернизм, декаденство. Например, Пшебышевский… Это была бы культурологическая работа. Может быть, к московской конференции сформулировать определенные задачи и «принудительно» предложить источники?
Н.Плотников: Есть сложности с временной реализацией замысла. В идеале – необходимы пилотные исследования, но это трудно, если учитывать возможности проекта. Можно выбрать средний путь – определить ключевые понятия, которые конституируют поле персональности на всех этапах ее истории, начиная с первой трети 19 в. и до современности. Пусть это будут личность, индивидуальность, субъект. Другие понятия могут являться подчиненными – ячество, самобытность, самость. Они второстепенны, поскольку нет достаточного количества их философских концептуализаций.
В.Куренной: Можно использовать понятие персональности не как лексическую единицу, но как формальную категорию, как методологически-функцирональную модель отбора понятий уже в лексическом смысле. Слово личность в разных понятийных системах играет различную роль и задается через сопоставление с целым рядом других категорий.
Н.Плотников: Да, мы вчера заметили, что в философском отношении важно учитывать, что смысл фиксируется в целом спектре слов. Если мы ограничиваемся одним словом, то отсекаются смысловые нюансы, которые в какой-либо иной системе могут нести решающую нагрузку. Мы упустим концептуализацию рациональности, сосредотачиваясь, скажем, только на слове личность. Поэтому я и предложил в качестве темы исследования некую констелляцию понятий, по крайней мере, хотя бы трех.
А.Алешин: Необходимо сконцентрироваться на вопросе о том, что может помочь нам формировать словник по этапам, культурным ареалам и т. д. Будет возрастать потребность привлечения различных понятий, характерных для различных ареалов. К понятию персональность действительно можно отнестись не как к титулу словарной статьи, а как к методологическому регулятиву. Это смысл, вбирающий в себя несколько измерений. Например, светский или религиозный вариант понятия, его отношение к социуму, его функцию в свободном человеческом общении. Какие-то измерения будут выпадать, окажутся скудными, но у нас появится способ формирования реального словника, с понятиями, привязанными к определенному ареалу, к культурно-историческим реалиями. Главная методологическая задача – прояснить существо этой конструкции. Кроме того, необходимо определить сами ареалы – эпохи, направления. Необходимы и поиски эффективных упрощений этой сложной и емкой задачи.
А.Козырев: Действительно, именно в зависимости от ареала определяются понятия, связанные с персональностью, - гражданин, персона. В первом русском философском словаре Теплова было 47 слов. Я думаю, что это реальный объем и для данного проекта. Может быть, волюнтаристски, интуитивно определить основные понятия? Русское слово персона употребляемо с 18 в. – там очень многое формируется в барочной подвижности. Сервиз на двенадцать персон – это куртуазный аспект. Важная персона – говорили о действительном тайном советнике - это не совсем гражданский и не совсем философский аспект персональности, скорее - социальный контекст. Формировались и другие понятия, которые, вроде, напрямую не связаны с персональностью, но в то же время для нас очень важны. Передовин-Колыванов – возможно, отец Вяземского – писал по-немецки, перевел его Владимир Васильев. Там одно из ключевых понятий - понятие псевдость применительно и к личности в нашем понимании.
М.Бобрик: А чем тогда ячество хуже?
Н.Котрелев: Ячество и в двадцатые годы встречается, взять пародии на Безыменского. Ячество репрезентативно для важнейшего периода противопоставления индивидуализма и коллективизма, которое идет от народнической дихотомии «я – народ». Оставлять его или нет?
А.Алешин: Но тогда в словнике произойдет распад на множество понятий.
Н.Плотников: Вопрос о словнике нужно рассматривать в плоскости конкретных временных ареалов. Скажем, описывая слово «я», можно привлекать материал, касающийся яйности, ячества, эго, если оно встречается. Ключевые слова могут выступить заглавиями понятийных полей, с помощью которых охватывается поле персональности. Если мы возьмем псевдость или понятие гражданин в качестве ключевого слова это вряд ли оправдано. Это еще и вопрос эмпирического фиксирования этих слов в языке.
Н. Котрелев: Может быть взято слово как концепт, слово в феноменологическом смысле и реальные слова, существующие в языке для обозначения самого концепта.
В.Молчанов: Позиции ясны. Можно делать словник и предметный указатель. При этом необходимо разделять язык описания и язык объекта. Псевдость – это предметный указатель, но не основной словник, он должен быть ограничен.
Н.Котрелев: Кажется, договорились. Существуют слова-термины с условным значением и реальные слова.
А.Алешин: Совершенно верно, хотя здесь могут быть и совпадения.
Н.Плотников: В рамках отдельных статей можно выделять вспомогательные понятия курсивом.
В.Куренной: Сеть может ловить любую инфузорию, тогда целостного исследования не получится. Каждый источник изобилует тем, что мы ищем. Нужны реальные модели поиска, разделение пространства исследования на несколько уровней. Персональность в языке философии, экономики, социальной истории, идеологии, психологии, юриспруденции, богословии. Философский язык тем и хорош, что он позволяет откатать набор гипотез. Существует ли понятие персональность как социально-правовой субъект в реальном языке? Можно разлиться в любой плоскости или прийти к компактным описаниям сравнительного типа – православный, протестантский и другие подходы к личности.
И.Евлампиев: Будем ли мы выбирать наиболее часто употребляемые понятия? Употребимость понятия не всегда свидетельствует о его реальной значимости. Это слишком эмпирический подход. Мы пытаемся выделить базовые концепции в русской философии – понятия личность, субъект могут оказаться там не актуальными. Человек как самостоятельное звено – не является ключевым понятием в русской философии. Но ряд значимых терминов позволяет обозначить соотношение человека и целого - Бог, общество, мир, история.
В.Куренной: А есть ли видение русской философии в целом, она абсолютно едина?
И.Евлампиев: Многое основано на этих базовых принципах.
Н.Плотников: Здесь можно попасть в страшную ситуацию, когды мы воспроизводим некую концепцию русской философии, хотя у нас противоположная задача.
Н.Котрелев: Надо структурировать наш запрос. Мы считаем, что персональность это круг определенных представлений, посмотрим, что из этого есть в русской философии. Она для нас Терра Инкогнито.
В.Молчанов: Непонятно, что означают понятия персональная идентичность и личность. У Юма это одно, в русской философии – совсем другое. У нас две Терры Инкогнито – предмет исследования и точка зрения, с которой мы рассуждаем о русской философии. Личность это не понятие. Понятие личность – уже концепция. Лучше говорить тема, семантическое поле – оно всегда не ограничено.
Н.Котрелев: Рабочая гипотеза, ограничивающая поле исследования, все равно должна быть.
А.Алешин: Наш предмет задан. Здесь передавали пафос русской философии, но мы исходим из предмета исследования.
И.Евлампиев: Возможен подход и с обыденной точки зрения. Понятие личность как личность всегда в русской философии соотносится с Богом. Или понятие бытия – Бердяев первый заметил, что у Достоевского личность отождествляется с бытием.
М.Бобрик: Некоторые методологические вопросы можно снять, если обратиться к опыту словарей философских терминов или понятий. Большинство словарей составлено на основе слова в его усредненном содержании, современном понимании. Например, самосознание. Формулировка общего представления предшествует историко-философскому анализу понятия. Изложение идет дальше по этапам или ареалам, проясняя исторические формы этих понятий. В конкретном контексте оценивается степень близости понятия к его обощенной, усредненной формулировке.
И.Евлампиев: Это абсолютный произвол. Это опасно – усреднение, навязывание концепций. Как усреднить Соловьева с Лениным, Козлова с Шпетом?
М.Бобрик: Но у Кузелика в словавре истроических понятий другой подход – противопоставление слова и понятия, обозначающего и обозначаемого. Они смотрят, например, слова государство и суверенность, пояснив что под этим подразумевают, идут по текстам, прихватывая термины, которые синхронно сосуществуют с центральным словом. Сразу намечается и срез синонимов, появляются отсылки к другим статьям словаря, дается комментарий. Историки философии могут выдвигать предварительную версию понятийного поля, исходя из собственного, даже внефилософско-истоического опыта.
В.Молчанов: Это едва ли возможно.
Н.Котрелев: Можно идти от реальных слов, но необходима и концепция, чтобы не расплыться, - что мы ожидаем, принимаем, подразумеваем под персональностью или персональной идентичностью? Паровоз это паровоз, а «я» как локомотив истории это уже другое.
А.Хаардт: Надо действительно ориентироваться на историко-философский словарь, важна история постановок проблем в философском контексте и в различных дисциплинах – в антропологии, историософии, истории религии. Одни говорят личность, подразумевая ответственность, другие – самосознание. Необходимо подразделять и внутрифилософский дискурс на философию права, религии, этику, философское богословие и т. д. А потом смотреть, как понятие личности употребляется в юриспруденции, психологии и других дисциплинах.
Н.Плотников: У Гегеля приведена формула в «Феменологии духа»: Дух есть кость. Кость это способ экспликации. Мы же не должны брать кость как заглавное понятие.
И.Евлампиев: Вы привели абсурдный пример, но понятия бытие и персональность, к примеру, у Хайдегера настолько переплетены, что их невозможно изучать по отдельности.
Н.Плотников: Можно в рамках заглавной статьи исследовать экспликации основных понятий. При этом к интерпретациям, которые могут встречаться, следует относиться критически. Хорошо бы найти у самого Достоевского рефлексию по поводу понятия личности, а не использовать интерпретацию Бердяева. У Достоевского нет понятия автономной личности, но появляются понятия самости, индивидуальности. Действительно, необходимы ключевые, титульные понятия и смотреть поле, в котором они фигурируют. Если брать понятия бытие и жизнь в качестве заглавных, мы тогда получим вообще всю философию.
В.Молчанов: Есть несколько путей составления словника. Можно выявлять слова или словосочетания, характерные для какого-либо автора или эпохи. Например, духовная трезвость у Хомякова. Или внутреннее сознание у Киреевского. И может быть следовало начать с обсуждения текстов, переводов и эпох. И что подразумевается под немецко-русским взаимовлиянием? Сопоставление концепций, заимствования? Или непосредственно переводы, культурно-исторические контакты? Я предлагаю выбрать переводы и тексты, чтобы был скелет проекта.
Н.Котрелев: Словник зависит от реального словесного материала эпохи, представленного в памятниках, и от нашего концептуального аппарата. Я, лицо, человек, личина, персона, человеческое существо - чтобы определиться, какие из этих слов должны фигурировать, необходимо определить границы понятия персональность. Может ли фигурировать в основном словнике слово Другой? Или оно останется коррелятом к «я», будет представлено в предметном указателе? Ведь личность интересует нас и в противопоставлении к Другому, - что именно с философской точки зрения тщательно проработано у В.Иванова, - и в противопоставлениях Я – коллектив, Я – они, Я – бессознательное, личное - безличное. Брать это или нет? Необходимо определить структуру понятия личность в каком-то установочном материале. В самых разных аспектах. Личность и тело, личность и воля. Аспекты телесности входят в группу персональности?
Н.Плотников: Ориентироваться на язык источника или давать титульные понятия, исходя из собственного определения – это вопрос корреляции. Многие понятия могут встречаться и в источниках, и в нашем описании, в современном языке. Они сквозные для всего исследуемого периода с первой трети 19 в. до современности. Они и должны быть определяющие в словнике. А дальше, в описании их семантического разнообразия уже пойдут нюансы – коллективная, автономная, симфоническая личность и т. д. Если углубляться в структуру личности, в ее элементы – волю, мышление, душу, тело, глаза – надо понять их корреляцию с основным понятием, но исключить их как титулы. Я предложил бы исходить из нашего сегодняшнего словоупотребления, отрефлектировать его с помощью исторической ретроспективы. Мы хотели говорить о историко-философской традиции, в которой функционирует понятие.
В.Молчанов: А кто – мы? Мы слово личность почти не употребляем, оно на периферии нашего дискурса. Можно ли опускать понятие жизнь, говоря о персональности? Или дух, душа?
А.Алешин: Но эти понятия не будут выпадать, просто они привязаны к определенному ареалу.
И.Евлампиев: Человек – очень важное понятие, универсальное для русской философии.
В.Куренной: За какую нитку не потяни – высыпается мешок терминов. Печка, от которой мы пляшем – философский дискурс. Он структурирован. Наша тема разбивается на несколько областей. Это религиозная философия и богословие, социально-экономическая философия, проблема межличностных отношений. Есть еще эстетические переживания, художественная личность. Можно, огрубляя, выделить четкий набор моделей, которые описывают, например, отношения личности и общества. В российской философии и в тех областях, где философия все же касается реальной практики, какая-то модель превалировала, при этом описание модели могло изобиловать разнообразными терминами, – нам это и надо понять. Чтобы не оказаться перед кашей анархическо-философских рассуждений, необходима дисциплинарно-систематическая сетка – введение с описанием наших базовых философских концептов. Спорить о конкретном лексиконе заранее – вещь тупиковая.
А.Алешин: То есть отказаться от словника вообще?
Н.Котрелев: Нет, ну словник должен быть. Или это основные концепты или конкретные слова.
Н.Плотников: Это вопрос структурирования материала. Например, в первой главе может анализироваться корреляция личность – абсолют, там будет рассматриваться и представление о боге. Во второй главе можно анализировать тоже в исторической перспективе соотношение личность – коллектив и, соответственно, рассматривать противопоставления я – мы, я- коллектив, я – общество, личность – государствои и т. д. Или разделять по историческим этапам – например, понятие личности у славянофилов и там уже дробить: личность – общество, личность – Бог и т. д. Все же мы согласились, что нужно работать с небольшим количеством понятий в качестве заглавных, но при этом стараться найти сеть связей, в которую включены эти понятия. Заглавие темы это определенное слово. Мы отрабатываем набор тем – личность, я, субъект. А уже в рамках тем мы пытаемся реконструировать сеть терминов, с помощью которых данная тема вводится.
В.Молчанов: Путь, который вы предложили, мне кажется более продуктивным. Изначально разграничивать - дисциплинарно или предметно - это попадать в определенный тип работы, в социологию, например. А если уже в рамках темы «личность у славянофилов» смотреть соотношения я – общество, это может оказаться более плодотворно, благодаря конкретным культурно-историческим текстам. Мы так выйдем за пределы философского исследования.
Н.Плотников: Все упирается в набор источников, необходимо, чтобы выборка было более или менее репрезентативна. Включая и советскую философию, в которой понятия личность, индивидуальность и субъект также присутствуют, но понятие духа не играет значимой роли.
В.Молчанов: Любую тему одним словом не задашь. Даже Хайдегер сказал «Бытиме и Время», а не просто бытие. Может быть, мы исследуем личность и осознание собственной уникальности? В противопоставлении обществу, Другому, семье? Или внутреннее самоопределение личности?
Н.Плотников: Связка немецко-русских философских традиций позволяет увидеть концептуальное ядро личности как автономного субъекта, обладающего набором характеристик, неотъемлемых прав. И с этим представлением мы работаем в современную эпоху, независимо от того, какой традиции принадлежим. Это отправная точка, но не концепция, которую мы навязываем. Дальше мы уже смотрим расширения и может оказаться, что понятия личность и собственность – это не столь жесткая связка в российском контексте.
В.Молчанов: Есть непосредственные предложения по периодам, текстам, темам?
Н.Котрелев: С точки зрения того, как задан проект, а это, прежде всего, языковой аспект, - набор неотъемлемых прав, которыми наделяется личность, не так уж важен до той поры, пока не находит определенного словесного выражения. Когда я говорю о структуре личности, я имею в виду оперативное задание, а не современные представления о личности с точки зрения human wrights.
И.Евлампиев: Я хотел бы предложить ряд обязательных понятий. Дух. И в современной философии это понятие скрыто присутствует. Далее – свобода. Цельность – это качество, но основополагающее. Антиномизм. Жизнь. Смерть – бессмертие. Любовь; жертвенность; страдание; духовность.
А.Алешин: В каждом периоде свои слова, это тупиковый путь. Нам не надо сейчас формулировать словник, надо взять минимум понятий и рассматривать в их функциональной структуре, а по периодам они будут дополняться.
В.Куренной: Есть еще один путь. Можно ограничиться узким временным срезом в несколько лет – проработать репрезентативный набор текстов, которые там есть.
Н.Плотников: Если брать два – три года, мы получим только синхронию.
Н.Котрелев: Но там потянется: берешь «Из глубины» – надо брать «Вехи»; смотришь Коллонтай о сексуальной революции – получаешь феминизм; за первой статейкой Лосева, отправленной в Германию, весь Лосев.
В.Молчанов: Необходимо установить ограниченный набор заглавных слов, но за ними должен стоять большой список в качестве оринтации для исследователя. Предметный указатель можно составить до исследования, как ориентировку, маршрут.
Н.Плотников: Это можно сделать в качестве подготовительной ступени для отдельного исследования. Например, мы берем тексты Соловьева и видим, что у него встречается ряд понятий, кореллирующих с заглавными понятиями нашего словника.
В.Молчанов: А может ведь отдельный исследователь составить на подготовительном этапе, например, словник персональности Соловьева, словник персональности Киреевского.
Н.Котрелев: Заманчивой представляется идея взять серию издательства «Мысль» - библиотеку мировой философии. Там уже есть предметный указатель, - по десять страниц в каждом томе, их всего двести. Это легко сканируется, вводится в базу данных. Тогда у нас уже будет некоторая понятийная основа. Там есть и переводы с немецкого, Кант и все прочее. Эта недорогая операция в качестве эвристического механизма очень хороша.
А.Хаардт: Есть три уровня: семантическое поле с довольно немногочисленными понятиями; средний уровень – понятия, с помощью которых определяется персональность - человек, лик, личина, дух, душа; и предметный указатель. Я бы предложил участникам нашего семинара составить указатель среднего уровня по тем авторам, которыми они будут заниматься. Это позволит также понять, с какой дисциплиной автор соотносит свою проблематику.
И.Евлампиев: Все же из скольких статей должен состоять словарь?
Н.Плотников: Это вопрос структурирования материала, а мы пока выявляем исследовательскую парадигму. Структуру будем обсуждать отдельно, когда на руках уже будет объем текстов. Структурировать можно тематически – психологическая трактовка персональности, теологическая, социологическая и т. д.; или по этапам; или применять комбинированное структурирование. Но с точки рения оптики исследования мы не изучаем, например, понятие жизнь в качестве центрального, мы, прежде всего, изучаем понятия субъект, индивидуум, я, личность – это маяки, вокруг которых, как сказал профессор Хаардт, вырастает средний уровень понятий, с помощью которых эксплицируются ключевые понятия. А в предметном указателе должны быть перечислены все эти вспомогательные понятия.
М.Бобрик: Для уяснения. Есть маяки, и пойдет работа по выявлению индивидуальных терминологических систем? И потом создавшийся спектр этих систем будет обобщаться. Тогда словник выявляется только после сопоставления частных терминологических систем.
Н.Плотников: Если в ходе исследования окажется, что, к примеру, понятие жизнь занимает исключительное место, возможно оно войдет в словник как ключевое.
М.Бобрик: То есть, первична все же проблема выбора источников, корпуса текстов.
Н.Плотников: На повестке определение корпуса – типа и объема - источников, на которых предстоит выявлять семантическое поле персональности. Мы уже определили горизонт сближения позиций по ключевым темам и собственно терминологическим единицам для истолкования ключевых тем в рамках корпуса источников. Я бы предложил разделение корпуса источников на четыре уровня. Первый уровень - словарное фиксирование терминов персональности в толковых, двуязычных и специальных словарях. Второй уровень – философская концептуализация рациональности. Третий – источники по межкультурному взаимодействию, восприятие немецких философских понятий в русской философии, в переводах. Четвертый уровень – внефилософского употребления персональности. При этом все уровни, вероятно, будут пересекаться. Это в качестве предварительных формирующих критериев отбора источников. Есть ведь еще и прагматические критерии, в смысле выполнимости поставленных задач. Подразумевается набор текстов, которые подходят по временным рамкам и вбирают ключевые темы. Эти тексты коррелируют между собой, содержат взаимную полемику и элементы рецепции немецких философских концепций.
В.Молчанов: Предложите какой-нибудь текст в качестве примера, который соответствует этим критериям.
Н.Плотников: «Теоретическая философия» Соловьева отвечает этим критериям.
В.Молчанов: В том ключе, в котором мы говорим о личности, это не совсем соответствует. Там идет, в первую очередь, речь о субъекте.
Н.Плотников: От этого текста отходят волны, например, к Шпету, возникает негативная характеристика понятия Я, субъект. Но если эти понятия подвергаются критике, мы не должны отказываться от текстов. Тематически понятие личности там присутствует, пусть и в редукционистском смысле.
Н.Котрелев: Вы хотите сказать, что есть несколько уровней проработки текстов, необходимо выбирать тексты для сквозной проработки. У Бахтина понятие личности более значимо, чем у Соловьева. Значит, его тексты подлежат более детальной проработке от «Философии поступка» до Рабле. Другие тексты подлежат выборочному исследованию. И есть еще тексты, которые можно привлекать лишь для цитирования. Перечень тем, подлежащих сквозному исследованию, должен быть дан в установочном порядке. Другой вопрос – структурирование проекта. Его можно распределить по хронологическим срезам - первая половина 19 в., позитивизм и т. д. Но возможны и другие подходы – выборка отдельных авторов. Можно делить и по направлениям: русский позитивизм; марксизм; народничество. Что касается типов памятников. Первое – словари. Боюсь, что больше, чем на одну статью этого материала не хватит. Там материал отрефлектирован и может представлять собой общую языковую картину. Далее – доминирующий объем специфических философских сочинений. Из не философских текстов особенно важна богословская литература, догматическое и пасторское богословие. Есть еще две области - это психология и социология – области, привилегированные для нашей темы, хоть могут и пренебрегать философией. Личность там – одно из центральных понятий. Разумеется, любой переход к практике предполагает область чистой юриспруденции. «Преступление против личности», «субъект права». Наконец, художественное творчество и публицистика, - здесь при характеристике источниковой базы необходимо особенно учитывать временные изменения. До тридцатых годов 20 в. материалы в периодических изданиях иной раз не отличить от профессиональных философских текстов. Жанровые границы оказывались размыты. Люди свободно читали по-немецки - и философы, и средние журналисты. Современный журналист, пишущий о личности в газете «Коммерсант», может быть и читает по-английски, но не открывал философских трудов. Что касается литературы, это не может быть и не связано с российским литературоцентризмом. Но Соловьев – и философ, и литератор. В.Иванов и философ, и литератор. А.Белый и филоссоф, и поэт. Он умудрялся и в стихах писать свои трактаты, вполне архаично, но все же. Не следует забывать и литературоведение. Например, книга «О пессимизме» Леопарди, напрмяю связана с проблемой личности у романтиков. Или вся проблематика Карелина в связи с ренессансом, новым человеком. Особый класс источников – переводы. Некоторые вещи переводились по несколько раз разными переводчиками, отражая не только их личные возможности, но и эпохальные изменения.
А.Козырев: Вопрос по хронологии. Чем завершается наше исследование? В советской философии с двадцатых по шестидесятые годы мало интересного. С другой стороны, нельзя исключить конец 18 в. – Радищева, идеи реформизма, тему смерти - бессмертия. 18 в. – век философской психологии в европейской традиции. В России это нашло свой отпечаток. Колыванов, Болотов, конечно, Радищев – стоит подумать, может быть расширить хронологические рамки? А по 20 в. - что анализировать? Поэзию Пролеткульта, Луначарского «О воспитании»? Может быть и это. Но скорее надо начинать с 50-х годов, с Ильенкова, Щедровицкого.
А.Хаардт: Но с конца восьмидесятых в России появляется много переводов с немецкого – Хайдегера, Гуссерля. Франк переводится на немецкий. Можно заканчивать 2005-м годом.
И.Евлампиев: Я возвращаюсь к проблеме, как совместить вершины – Соловьева, Бердяева, Франка – и такую литературу, как Пролеткульт, Луначарского? Думаю, мы слишком противопоставляем профессиональных философов, великих и такие феномены, как Пролеткульт. Мы и в Пролеткульте можем найти отражение тех концепций, например, по богостроительству.
В.Куренной: Мы изучаем определенный феномен в истории культуры. Один из принципов отбора текста – влиятельность в истории культуры.
А.Алешин: Проблема влияния не вытекает из оценок. Два различных феномена могут складываться в сходных обстоятельствах, в общем поле. Конечно, у нас есть ценностная позиция, но мы же пытаемся по возможности адекватно представлять источники.
Н.Котрелев: Может оказаться, что Троицкий, который соперничал с Соловьевым по кафедре, занимался проблемой личности, а Соловьев не занимался. Тогда Троицкому придется уделить в словаре больше места.
Н.Плотников: Проблема источников может решаться и указанием объемов. Это вопрос прагматики изложения текстов.
Н.Котрелев: Влиятельность Михайловского и Плеханова весьма значима. Все поколение предреволюционных чинов выросло на них и на некотором объеме Маркса. Козлов – серьезный философ, но не подуктивный в смысле влиятельности, Михайловский – посредственный философ, но оказался способным влиять.
Н.Плотников: Сейчас не надо выстраивать иерархии, в том числе и по степени влиятельности. Есть когнитивная точка зрения, согласно которой можно в рамках определенного философского подхода сказать, что аргументы Соловьева или Лопатина более глубоки и серьезны, чем тезисы Михайловского.
И.Евлампиев: Я хотел найти критерий отбора или мы утонем, если не примем никакой иерархии. Мы же отбираем источники по значимости.
Н.Плотников: Я предлагаю более формальный критерий – нам интересны источники, где сфокусирована наша тема, где эксплицируются понятия, связанные с персональностью. Далее, эти тексты должны находиться в сети взаимосвязи – ответов, откликов, полемики, ученических работ. Например, полемика Кавелина и Самарина по поводу личного начала в русской истории. Но нужно учитывать и типологию, и объем привлекаемых нефилософских текстов. Я затрудняюсь сразу назвать критерии выбора журналов или художественных текстов.
И.Евлампиев: У вас тоже есть ценностная установка, не столь радикальная. Есть круг источников, которые возвышаются над остальными.
Н.Плотников: Не то, чтобы возвышаются. Это круг философских текстов, они – предмет нашего специального интереса. А, скажем, богословская или юридическая литература – предмет косвенного интереса. Это единственная иерархия, которую можно задать. Объем философских текстов, связанных с нашей темой, – обозрим, вокруг этого слоя текстов вполне мыслимо построить сеть взаимосвязей и с нефилософскими текстами, лежащими в том же направлении.
А.Козырев: Журналы и философские полемики – важны. Бахтин писал – есть два противоположных жанра с преобладанием Я или Другого: исповедь и биография. Вне изучения этих источников мы вряд ли захватим весь контекст персональности. Надо, мне кажется, взять хотя бы эталонные биографии, например «Детские годы Багрова внука» Аксакова или автобиографическую прозу Толстого. Или переписку Леонтьева. Здесь не может идти речь о всеохватности, только о показательных вещах. Иначе мы не сможем дать плоть нашего исследования.
М.Бобрик: Я занимаюсь историей слово память в истории русского языка. Я предполагала, что степень повторяемости этого слова возрастает в автобиографическом жанре. Это не так. Жанровые ограничения можно принимать как критерий очень осторожно. Продуктивным может оказаться просмотр авторов вне специальных философских текстов. Главное выявить частные терминологические системы, их иерархию. Эта иерархия выявляется довольно быстро. Я занималась словами память, сердце, совесть и т. д. Если бы кто-то из участников проекта взял на себя задачу предварительного просмотра таких текстов, можно было бы получить материал с интересующим нас контекстом. Например, в иерархии Пастернака понятие личность стоит высоко, особенно, в прозе. У Цветаевой никакого значения это понятие не играет.
В.Куренной: Если бы мы рассматривали историю личности в какой-то определенный период, было бы интересно привести автобиографические источники. Но нас не интересуют реальные исторические личности как таковые.
Н.Котрелев: Любопытно было бы, скажем, разыскать письмо Соловьева, где он размышляет о личностном начале в истории, это было бы равносильно статье. Другое дело, как он ведет себя сам, когда он во фраке, в халате. Одно дело – реализация личности и другое – рефлексия.
Н.Плотников: В концепции языковой личности это вопрос индивидуальной стилистики автора. Это реализованные в языке размышления о персональном начале. Я не вижу приоритета биографической литературы по сравнению, скажем, с психологией.
А.Козырев: «Мое обращение» Леонтьева – отчасти прустовский текст, нарратив о живой памяти детских впечатлений, фрагмент метарефлексии, в которой можно кристаллизовать механизмы формирования самосознания. Философы и литераторы - Толстой, Достоевский - в своих дневниках иной раз занимались метарефлексией. Булгаков в дневнике писал многие будущие эссэ. В «Айя Софии» это странички из дневника.
Н.Плотников: Это проблема жанрового многообразия того, что мы называем русской философией.
Н.Котрелев: Появление в каком-либо исследовании слова самоанализ – законно как вспомогательное. Или художественный прием «я помню» - это средство актуальное, но в какой-то момент оно может исчезать. Это проблема самореализации, но не рефлексии.
В.Куренной: Каким образом определяется иерархия понятий, например, у Пастернака?
М.Бобрик: Я не противопоставляю понятие и слово. Я изучаю слова. Мне интересны особые контексты, ряды соотношений. Частность, конечно, играет первостепенную роль. Вы увидите – употребляет он слово как проходное или значимое, в ряду тематических рассуждений.
Н.Плотников: Продолжим обсуждение проблемы определения критериев для отбора источников. Мы подошли к вопросу выбора нефилософских текстов, которые следует включить в анализ. Мы выбираем философские тексты в качестве центральных, но на разных этапах развития понятий могут возникать иные взаимоотношения – публицистическое или художественное употребление является ведущим, а философия лишь заимствует, воспринимает эти понятия, производит их рефлексивную отработку. Как все же проводить отбор не специфически философских текстов? Психология или социология – это не собственно философские источники, но они тоже значимы. Челпанов, Выготcкий.
И.Евлампиев: Вероятно, мы должны не только отдельные работы брать, мы должны в качестве выхода какую-то антологию делать?
Н.Плотников: Это работа для самих исследователей. Можно по результатам нашего обсуждения сформулировать направления поиска текстов. Но я не думаю, что весь список текстов надо определять уже сейчас. Если мы имеем компактный объем философских текстов с начала 19 в. до октябрьской революции, то после семнадцатого года – массовое производство философской литературы. Как с этим быть? Объем текстов становится гигантским. Брать установочные тексты, учебники или брать по сериям? Личность и общество и т. д.
И.Евлампиев: Существует слой искусства, в котором значимо философское содержание, вспомним «Умозрение в красках» Трубецкого. Есть и философская художественная литература, Платонов, например, «Сокровенный человек». Можно сослаться на работы Карасева, который Платонова здорово анализировал, сводил русскую идею вообще к нескольким выражениям у Платонова.
Ч.Гусейнов: Речь идет о текстах, в которых выражались русско-немецкие связи, или вообще обо всем?
Н.Плотников: Можно задать общую рамку понимания персональности, а потом ограничивать.
Н.Котрелев: Это болевая точка. Если этот проект мыслим в рамках сравнительного языкознания, то мы тут говорили об этом лишь время от времени. Мы в основном толковали о русской философии, русском мировоззрении. Может, нам, как раз и ввести критерий связанности с немецкой традицией? В.Иванов, Белый, Элис тогда будут для нас наиболее актуальны. Скажем, Мережковский, Гиппиус, Розанов окажутся по другую сторону. Соловьев писал, что по-французски невозможно нормально выразить ни одной философской мысли, признаваясь тем самым, что связан с немецкой традицией. Правда, пишет трактат по-французски.
А.Алешин: Мережковский активно печатался в Германии.
А.Хаардт: Да, я предлагаю ограничиться теми русскими текстами, в которых эксплицитно происходит собеседование с немецкими авторами. Например, в «Кризисе западной философии» Соловьев полемизирует с Шопенгауэром, отмечая, что у него единичное лицо это субъект отрицания, такой контекст нам интересен. Дискуссия должна быть эксплицитной, можно проследить, например, восприятие кантовских идей в работах Соловьева. Тогда легко реконструировать рецепцию и трансформацию немецких терминов, поля персональности.
И.Евлампиев: А это не всегда явно выражается. В русской традиции часто и не указывается источник заимствования. В западной философии принято, - раз уж ты берешь собеседника, то укажи. В русской традиции это не так. Даже у Чаадаева в «Философических письмах» прямо воспроизведены идеи Шеллинга, но об этом не сказано. Если брать только то, что эксплицитно выражено, может сложиться эпизодическая картина.
А.Хаардт: Но по крайней мере то, что выражено эксплицитно, должно быть в центре нашего внимания.
В.Молчанов: Я хотел бы поддержать предложение профессора Хаардта. Действительно, с этого надо начать. Есть хороший пример – письма Хомякова Самарину. Там речь о Гегеле, Канте. Или, кстати, книги Льва Копелева. Тоже достойный пример.
Н.Плотников: Это действительно такой операциональный критерий. В своих предварительных наработках к проекту я заметил, что русская терминология персональности формируется все же прежде всего в диалоге с немецкой традицией. Можно проследить, зафиксированные у Виноградова, первые употребления понятия личность в тридцатые годы 19 в. это попытки перевести с немецкого понятие субъективности, например у Герцена. Можно отметить текст Жуковского о философском языке, где он, рассуждая о немецкой терминологии и сетуя на недостаточную выверенность русского философского языка, предлагает говорить не о субъекте и объекте, а о личности и предмете. Русская традиция в значительной большей степени соприкасается с немецкой, чем с какой-либо другой, хотя в некоторые периоды, позитивистский, например, влияние Спенсера или Бокля является господствующим.
М.Бобрик: Нужно различать возникновение понятия под немецким влиянием и его развитие вообще. Более раннее употребление понятия личность встречается у Кантемира, он переводил с французского. То есть, важна и предыстория.
Н.Плотников: Радищев в том числе. Конец 18 в. может рассматриваться как предыстория.
И.Евлампиев: Масоны с их переводами Беме тоже тогда нам подходят?
Н.Плотников: Поле огромно, но мы не можем рассматривать весь спектр этих взаимосвязей.
В.Куренной: По поводу эксплицитности. Открытая полемика Белинского и Гегеля достаточно поверхностна. Будучи не силен в языках, он услышал что-то о концепции Гегеля от Бакунина на даче.
И.Евлампиев: Да, полемика неявная иной раз более значима. Восприятие Шеллинга Соловьевым, например.
В.Куренной: В советский период эта тенденция особенно заметна – упоминание имен не означает реального взаимодействия – пишем о Канте, думаем о партии. Но в то же время ориентация на явную полемику действительно упорядочивает нашу работу, очерчивает круг рассмотрения. Кроме того, в отношении немецко-русских связей задана философскоцентричная позиция. Есть еще области права и педагогики, в них также осуществляется рецепция немецкой традиции, рецепция, которая на российской почве в практической жизнедеятельности часто оказывается в вакууме. Но в контексте этого взаимовлияния, понятие персональность и все, что с ним связано, занимает свое место. В любом случае, важно выделить критические точки, не связанные с философскоцентричным подходом.
Н.Плотников Существует традиция рецепции немецкой правовой мысли в России, но этим должны заниматься специалисты в данных областях. Есть немецкий юрист Антон Менгер, сформулировавший теорию социальных прав, - с 1905-го по 1907-й вышло 32 его книги на русском языке. Но в состоянии ли мы это исследовать на таком уровне компетентности?
В.Котрелев: Немецкое, слово Persoenlichkeit, - вероятно, латинского происхождения, - когда оно стало пониматься в современном смысле? Это весьма любопытно. Возможно, это было условное обозначение, упускающее смысловые коннотации, которые за ним стояли. В какой-то момент слово личность начинает заполняться особым смыслом, каждый, кто этот термин использовал, мог придавать новое содержание.
В.Молчанов: А есть твердая убежденность, что личность это перевод Persoenlichkeit?
Н.Плотников: Это надо действительно исследовать.
М.Бобрик: Общеязыковой корпус вобрал у вас и словари, но я бы обозначила их статус в данном проекте как документы лингвистического дискурса. В словарях отражается рефлексия над словами, это специфическая форма отражения языковой реальности. Словари всегда пристрастны, особенно толковые. У них задача – дефинировать значения. В первом толковом словаре Российской Академии, выпущенном в девяностых годах 18 в., в отдел абстрактной лексики попали понятия душа, пространство, время, память, но толкование их полностью списали со словаря Французской Академии. И эта традиция французского рационализма оказалась чрезвычайно живучей, в словаре Ожигова это в основе своей те же определения. Лингвистические концепции всегда зависимы от философской традиции, причем не всегда современной и актуальной. Словари это регулятивные документы. Если их брать в корпус источников, то не называть «внефилософские тексты».
Н.Плотников: Но в отличие от чисто философских текстов у словарей специфическая прескриптивная функция.
М.Бобрик: Щерба развел руками, когда перед ним возникла задача разделить словари по типам нормативный и справочный. Это всегда существует в смеси, а дозировка зависит от конкретного словаря. И словарь Даля, замечательный во многих отношениях, очень тенденциозный, многое не учитывает в силу своей концепции – ему главное припасть к народному источнику.
Ч.Гусейнов: Конечно, со словарями надо работать осторожно. Но есть ряд словарей, исключительно значимых для данного проекта. Это русско-немецкие и немецко-русские словари, а также словари, опосредованно связанные с немецкой традицией - латино-русский, греко-русский или словарь так называемых чешских гимназистов, составленный эмигрантами, уехавшими после революции в Прагу.
Н.Котрелев: Словарями проблему не исчерпаешь, будет упущен значимый пласт лексики, зачастую актуальной. А есть еще один канал - немецкие гувернеры и учителя в гимназиях. Многие русские философы не столько пользовались словарем, сколько применяли знания, полученные при обучении.
Ч.Гусейнов: Словари позволят создать каркас. Без каркаса очень трудно приступать к осуществлению такой задачи. Должна быть минимальная общая база понятий, связанных с персональностью, составленная на основе просмотра двуязычных словарей. Взять, скажем, словарь Павловского, потом словари, которые выходили в Советском Союзе перд второй мировой войной и словари того же времени, изданные в Германии.
М.Бобрик: Причем словарь Павловского – это три издания. Первое – пятидесятые - шестидесятые годы 19 в., последнее – двадцатые годы 20 в. Кстати, неизвестно, кто авторы третьего издания, так и не удалось установить. Павловский – только инициатор первого издания.
В.Молчнов: Но все же, пусть из словарей – как отбирать понятия, которые относятся к персональности?
Н.Плотников: Можно сходным образом произвести сравнительную работу по переводам Канта - посмотреть, какие понятия задействованы. Здесь уже возникает поле персональности, которое отчасти уже существует, отчасти формируется благодаря переводам. Это задаст некоторую рамку и в смысле словника. А следующий шаг – анализ непосредственно философских источников, в которых возникает явная дискуссия, обсуждение немецких философских концепций. Например, тексты Юркевича. В большинстве текстов русских профессиональных философов до 17-го года цитирование идет в собственном переводе или дается в оригинале. Таким образом, может формироваться каркас, на который постепенно наслаиваются дополнительные значения.
Н.Котрелев: Факт зафиксированности в переводе какого-либо слова не следует переоценивать. Каналы рецепции необходимо учитывать и описывать. Чтение зарубежной периодики, например.
Н.Плотников: Это и есть проблема общеязыкового корпуса. Вопрос – как такие источники привлекать к исследованию? Философские понятия трансформируются в различных языковых практиках. Причем, и в каждой области существуют свои различия - в юриспруденции, например. Речи юристов и законодательные тексты. Речи юристов зачастую изобилуют философской терминологией, посколько апеллируют к читателям толстых журналов. Это способы трансляции понятий, но где устанавливать границы для нашего исследования?
В.Молчанов: По частотности употребления имен философов – Кант и кантианство ни с чем не сравнимы. Это может являться исходной точкой исследования. Есть прекрасная статья Соловьева о Канте в словаре Брокгауза и Эфрона. Кстати, этот словарь – тоже может являться источником. Критика Канта, начиная с Хомякова. Отношение к Канту в советское время – коллега Апухтин об этом писал. А сколько литературных источников, сколько стихотворений было написано о Канте.
И.Евлампиев: К вопросу о самоограничении. Говорят, юридическая литература безбрежна. Зачем нам изучать весь корпус юридических вещей? В университетах преподавали юристы-философы, правоведы – Чичерин, Новгородцев, Трубецкой. У них все заложено в виде концептов.
Н.Плотников: Понятие «свобода личности» в законодательных текстах не появляется до царского манифеста 1905-го года. Откуда оно возникает? Это вопрос уже скорее каких-то социальных взаимодействий. Это не пришло из образования, а скорее являлось реакцией Витте на публицистику и отчасти даже на нелегальную литературу. Понятие существовало не в правовой практике, а в практике оппозиционной печати. Конечно, необходимо иметь в виду различие ситуаций, когда термин только возникает, формируется, и ситуации, когда понятие уже является обыденным, общеупотребимым. Во втором случае особую роль могут играть внефилософские тексты. Разумеется, философские волны и рецепция могли порождать постоянное переосмысление понятий. Но все же остается проблема, где ограничить объем внефилософских источников?
Ч.Гусейнов: Какие авторы могут оказаться значимыми для данного проекта? Прежде всего те, которым присущ интерес вообще к немецкой традции. От Пушкина и Гоголя до Гончарова. Гончарова нельзя обойти. Кроме того, это авторы, о которых известно, что существует их рецепция в Германии. Есть переводы художественной литературы на немецкий – например, Лескова. У Лескова силен момент персональности. Мережковский укладывается в эту схему с его третьим царством. Или литература, связанная с известными русскими личностями. Например, колоссальная литература о Распутине в Германии. Я уже не говорю о поэтах, которые смотрелись друг в друга, как в зеркало, -случай Рильке и Цветаевой. Здесь круг достаточно ограничен. Это немецко-русская философская встреча и русско-немецкая литературная встреча.
А.Хаардт: Все же в центре нашего внимания философское исследование понятия персональность. Можно исследовать и рецепции, например, рефлексии Витгенштейна по поводу «Исповеди» Толстого - в контексте размышлений о проблеме личности.
Н.Плотников: Но мы не будем исследовать, скажем, влияние Мережковского на Т.Манна.
А.Хаардт: Это был бы уже другой проект.
Н.Котрелев: Интересно, узнают ли немецкие переводчики немецкие термины, которые использовали, скажем, Франк или Соловьев?
Н.Плотников: Действительно, аспект, связанный с конвертируемостью терминологии, особенно важен.
И.Евлампиев: Многие русские философы сами переводили свои работы на немецкий.
Н.Котрелев: Особый вопрос – русские, которые писали только по-немецки.
М.Бобрик: Такая фигура, как Степун с его лекциями – в этом плане особенно интересна.
Н.Плотников: Если вкратце резюмировать наше сегодняшнее обсуждение по проблеме выбора корпуса источников, речь идет об анализе двуязычных словарей, о составлении базы терминологии, которая там фиксируется; кроме того, предполагается анализ специальных словарей и переводов философских текстов; анализ непосредственно русских философских текстов, которые полемизируют с немецкой традицией и вовлекают в поле дискуссии немецкие философские концепции. Приводятся также примеры из художественной литературы, юридической практики, богословия и т. д. Но тут еще есть вопрос не только дисциплинарных, но и жанровых особенностей внефилософских текстов. Например, жанр толстых журналов или идейных сборников. Каким образом эти вещи анализировать?
Н.Котрелев: Для нашего проекта, по крайней мере, на предварительной стадии расстановка приоритетов дело сложное. Старый журнал в России – партийное явление, позиция в социальном движении. Есть и другие структуры – кружки, салоны – это все уже детальная конкретизация. Неважно, где нашелся материал, важна его ценность для анализа.
Ч.Гусейнов: Важно иметь в виду необходимость составления сводного дерева слов из двуязычных словарей, а также трех типов библиографии для данного проекта: библиографии непосредственно философских текстов, концептов; переводов; словарей и справочников. Люди, хорошо знающие немецкую философскую традицию, не всегда в курсе истории философских и смежных – богословских или юридических - словарей.
Документ изменен: 12:07 7.06.2005
