Иммануил Кант. Основоположения к метафизике нравов

(1785)^[1]

Раздел  второй

Переход от популярной нравственной философии к метафизике нравственности

Теперь я утверждаю: человек и вообще всякое ра­зумное существо существует как цель сама по себе, а не только как средство для любого применения со стороны той или другой воли; во всех своих поступ­ках, направленных как на самого себя, так и на дру­гие разумные существа, он всегда должен рассматри­ваться также как цель. Все предметы склонности имеют лишь обусловлю, иную ценность, так как если бы не было склонностей и основанных на них по­требностей, то и предмет их не имел бы никакой цен­ности. Сами же склонности как источники потребно­стей имеют столь мало абсолютной ценности, ради которой следовало бы желать их самих, что общее, какое должно иметь каждое разумное существо,—это быть совершенно свободным от них. Таким образом, ценность всех приобретаемых благодаря нашим по­ступкам предметов всегда обусловлена. Существа, су­ществование которых хотя зависит не от нашей воли, а от природы, имеют тем не менее, если они не наде­лены разумом, только относительную ценность как средства и называются поэтому вещами, тогда как ра­зумные существа называются лицами, так как их при-рода уже выделяет их как цели сами по себе, те как нечто, что не следует применять только как средство, стало быть, тем самым ограничивает всякий произвол (и составляет предмет уважения) Они, значит, не только субъективные цели, существование которых как результат нашего поступка имеет ценность для нас; они объективные цели, т.е. предметы, существова­ние которых само по себе есть цель, и эта цель не мо­жет быть заменена никакой другой целью, для кото­рой они должны были бы служить только средством; без этого вообще нельзя было бы найти ничего, что обладало бы абсолютной ценностью; но если бы вся­кая ценность была обусловлена, стало быть случайна, то дня разума вообще не могло бы быть никакого вы­сшего практического принципа.

Таким образом, если должен существовать вы­сший практический принцип и по отношению к че­ловеческой воле — категорический императив, то этот принцип должен быть таким, который исходя из представления о том, что для каждого необходимо есть цель, так как оно есть цель сама по себе, состав­ляет объективный принцип воли, стало быть, может служить всеобщим практическим законом. Основание этого принципа таково: разумное естество существует как цель сама по себе. Так человек необходимо пред­ставляет себе свое собственное существование, посколь­ку это субъективный принцип человеческих поступ­ков. Но так представляет себе свое существование и всякое другое разумное существо ввиду того же само­го основания разума, которое имеет силу и для меня^*;  следовательно, это есть также объективный принцип, из которого как из высшего практического основания непременно можно вывести все законы воли. Практи­ческим императивом, таким образом, будет следую­щий: поступай так, чтобы ты всегда относился к че­ловечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству. Посмотрим, может ли это быть вы­полнено.

Возьмем наши прежние примеры; тогда окажется: Во-первых, тот, кто занят мыслью о самоубийстве, спросит себя, исходя из понятия необходимого долга по отношению к самому себе, совместим ли его по­ступок с идеей человечества как цели самой по себе. Если он, для того чтобы избежать тягостного состоя­ния, разрушает самого себя, то он использует лицо только как средство для сохранения сносного состоя­ния до конца жизни. Но человек не есть какая-ни­будь вещь, стало быть, не есть то, что можно употреб­лять только как средство; он всегда и при всех своих поступках должен рассматриваться как цель сама по себе. Следовательно, я не могу распоряжаться челове­ком в моем лице, калечить его, губить или убивать.

 (Более подробное определение этого принципа, какой следовало бы сделать во избежание всяких недоразу­мений относительно таких случаев, как, например, ампутация членов, чтобы спасти себя, опасность, ка­кой я подвергаю свою жизнь, чтобы ее сохранить, и т.д., я должен здесь обойти молчанием: оно относится к области морали в собственном смысле слова.)

Во-вторых, что касается необходимого долга или долга из обязательства (schuldige) по отношению к другим, то тот, кто намеревается обмануть других ложным обещанием, тотчас поймет, что он хочет ис­пользовать другого человека только как средство, как если бы последний не содержал в себе также и цель. Ведь тот, кем я хочу пользоваться для своих целей посредством такого обещания, никак не может согла­ситься с моим образом действий по отношению к не­му и, следовательно, сам содержать в себе цель этого поступка. Это противоречие принципу других людей ярче бросается в глаза, если привести примеры поку­шений на свободу и собственность других, В самом деле, в этих случаях совершенно очевидно, что нару­шитель прав людей помышляет использовать лич­ность других только как средство, не принимая во внимание, что их как разумные существа должно всегда ценить также как цели, т.е. только как такие существа, которые могли бы содержать в себе также и цель того же самого поступка^*.

В-третъих, что касается случайного (вменяемого в заслугу) долга по отношению к самому себе, то недо­статочно, чтобы поступок не противоречил в нашем лице человечеству как цели самой по себе; он должен

также быть с этим согласован. В человечестве есть ведь задатки большего совершенства, принадлежащие к числу целей природы в отношении человечества, [представленного] в нашем субъекте; пренебрежение ими, конечно, совместимо с сохранением человечества как цели самой по себе, но несовместимо с содейст­вием этой цели.

В-четвертых, что касается вменяемого в заслугу долга по отношению к другим, то цель природы, име­ющаяся у всех людей,— их собственное счастье. Хотя, конечно, человечество могло бы существовать, если бы никто ничем не способствовал счастью других, но при этом умышленно ничего бы у него не отнимал, однако если бы каждый человек не стремился содей­ствовать осуществлению целей других, насколько это зависит от него, то это было бы негативным, а не по­ложительным соответствием с [идеей] человечества как цели самой по себе. Ведь если это представление должно оказать на меня все свое действие, то цели субъекта, который сам по себе есть цель, должны быть, насколько возможно, также и моими целями.

Этот принцип человечества и каждого разумного естества вообще как цели самой по себе (которое со­ставляет высшее ограничивающее условие свободы поступков каждого человека) взят не из опыта, во-пер­вых, в силу своей всеобщности, так как этот принцип распространяется на все разумные существа вообще, никакой же опыт недостаточен для того, чтобы как-то располагать ею; во-вторых, потому что в нем чело­вечество представлено не как цель человека (субъек­тивно), т.е. как предмет, который действительно само собой делается целью, а как объективная цель, кото­рая в качестве закона должна составлять высшее огра­ничивающее условие всех субъективных целей, како­вы бы они ни были, стало быть, должна возникать из чистого разума. А именно основание всякого практи­ческого законодательства объективно лежит в правиле и форме всеобщности, которая (согласно первому принципу) и придает ему характер закона (во всяком случае закона природы), субъективно же — в цели; но субъект всех целей — это каждое разумное существо

как цель сама по себе (согласно второму принципу); отсюда следует третий практический принцип _воли как высшее условие согласия ее со всеобщим практи­ческим разумом^* идея воли каждого разумного сущест­ва как воли, устанавливающей всеобщие законы.

По этому принципу будут отвергнуты все макси­мы, несовместимые с собственным всеобщим законо­дательством воли. Воля, следовательно, должна быть не просто подчинена закону, а подчинена ему так, чтобы она рассматривалась также как самой себе за­конодательствующая и именно лишь поэтому как подчиненная закону (творцом которого она может считать самое себя)

Императивы, согласно тому, как они были нами раньше представлены, а именно всеобщей, подобной естественному порядку законосообразности поступков или всеобщего превосходства разумных существ как целей самих по себе, исключили, правда, из своего повелевающего значения всякую примесь какого-ни­будь интереса как мотива как раз потому, что они бы­ли представлены категорическими; но они были толь­ко приняты как категорические, потому что нам необ­ходимо было принять такого рода императивы, если мы хотели уяснить понятие долга. Но что имеются практические положения, повелевающие категориче­ски,— это само по себе не могло быть доказано, как это вообще не может быть сделано в настоящем раз­деле даже и теперь; впрочем, кое-что все-таки могло бы быть сделано, а именно отказ от всякого интереса при волении из чувства долга как специфический признак категорического императива, отличающий его от гипотетического, мог быть показан в самом императиве через какое-то заключающееся в нем оп­ределение; это и делается в разбираемой теперь третьей формуле принципа, а именно в идее воли каждого разумного существа как воли, устанавливаю­щей всеобщие законы.

В самом деле, если мы мыслим такую волю, то хо­тя воля, подчиненная законам, и может еще быть свя­зана с этим законом посредством какого-то интереса, однако воля, которая сама есть высшая законодатель-

ница, тем самым уже не может зависеть от какого-ни­будь интереса; ведь такая зависимая воля сама нужда­лась бы еще в другом законе, который ограничил бы интерес ее себялюбия условием пригодности быть всеобщим законом.

Таким образом, принцип воли каждого человека как воли, всеми своими максимами устанавливающей всеобщие законы^*, если он вообще правильный, вполне подходил бы для категорического императива благода­ря тому, что как раз из-за идеи всеобщего законода­тельства он не основывается ни на каком интересе и, следовательно, среди всех возможных императивов один только может быть безусловным, или, обратив предположение, лучше сказать так если имеется кате­горический императив (ге. закон для вопи каждаго разумного существа), то он может только предписы-вать совершать все,  исходя из максимы своей воли как такой, которая могла бы гакже иметь предметом самое себя как волю, устанавливающую.всеобщие законы кины; в самом деле,  только в таком случае практиче­ский принцип и императив, которому воля повинует­ся, безусловен, потому что он не может иметь в осно ве никакого интереса

Нас не удивит теперь, почему должны были ока­заться неудачными решительно все предпринимавши­еся до сих пор попытки найти принцип нравственно­сти. Все понимали, что человек своим долгом связан с законом, но не догадывались, что он подчинен только своему собственному и тем не менее всеобщему законодательству и что он обязан поступать, лишь сообразуясь со своей собственной волей, устанавлива­ющей, однако, всеобщие законы согласно цели при­роды. В самом деле, если его представляли себе толь­ко подчиненным закону (каков бы он ни был), то за­кон должен был заключать в себе какой-нибудь интерес как приманку или принуждение, так как он

не возникал как закон из его воли, а что-то другое за­ставляло его волю поступать определенным образом согласно закону. Но из-за такого совершенно необхо­димого вывода все усилия, направленные к тому, что­бы найти высшее основание долга, были тщетны. В самом деле, таким путем находили не долг, а только необходимость поступка из какого-нибудь интереса. Последний мог быть собственным или чужим интере­сом. Но тогда императив должен был всегда быть обусловленным и не мог годиться в качестве мораль­ного веления. Я буду называть это основоположение принципом автономии воли в противоположность любому другому принципу, который я причисляю по­этому к гетерономии.

Понятие разумного существа, обязанного смотреть на себя как на устанавливающее через все максимы своей воли всеобщие законы, чтобы с этой точки зре­ния судить о самом себе и о своих поступках, приво­дит к другому связанному с ним очень плодотворному понятию, а именно к понятию царства целей.

Под царством же я понимаю систематическую связь между различными разумными существами че­рез общие им законы. А так как законы определяют цели согласно своей общезначимости, то, если от­влечься от индивидуальных различий между разумны­ми существами, равно как и от всего содержания их частных целей, можно мыслить целое всех целей (и разумных существ как целей самих по себе, и собст­венных целей, которые каждое из них может ставить самому себе) в систематической связи, т.е. царство целей, которое возможно согласно вышеуказанным принципам.

В самом деле, все разумные существа подчинены закону, по которому каждое из них должно обращать­ся с самим собой и со всеми другими не только как со средством, но также как с целью самой по себе. Но отсюда и возникает систематическая связь разумных существ через общие им объективные законы, т.е. царство, которое благодаря тому, что эти законы име­ют в виду как раз отношения этих существ друг к

другу как целей и средств, может быть названо царст­вом целей (которое, конечно, есть лишь идеал).

Но разумное существо принадлежит к царству це­лей как члeн, если оно хотя и устанавливает в этом царстве всеобщие законы, но и само подчинено этим законам. Оно принадлежит к нему как глава, если как законодательствующее оно не подчинено воле друго­го.

Разумное существо всегда должно рассматривать себя как законодательствующее в возможном благода­ря свободе воли царстве целей, чем бы оно ни было — членом или главой. Однако место главы оно может удержать за собой не просто благодаря максиме своей воли, а только в том случае, если оно совершенно не­зависимое существо без потребностей и без ограниче­ния своей способности, адекватной воле.

Документ изменен: 11:25 11.10.2005